Холли Чемберлен - Наше лето

И все же я сознавала: если бы пришлось начать все сначала – какая ирония! – я бы, возможно, вела себя так же по-дурацки, как и в первый раз. Очень сомневаюсь, что, даже зная в восемнадцать то, что осознала в зрелом двадцатидевятилетнем возрасте, решила бы поступать в Гарвард, или Браун, или Северо-восточный.

Двадцать девять. Счет давно открыт. Впереди маячил тридцатилетний рубеж.

Не в этом году. Но в первый день нового. Три минуты. Я задержалась всего на три минуты, бесславно уступив другому почетное место первого ребенка, рожденного в Вем-Слайме. [7]Нэнси Гаррисон, в замужестве Браун, произвела на свет здорового мальчика ровно в двенадцать часов две минуты, к вечной досаде моей матушки. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что она вряд ли простила мне опоздание, не говоря уже о стремлении непременно родиться.

Так или иначе, двадцать девять – именно та цифра, которая заставляет задуматься. О возрасте, жизненных достижениях и невыбранных дорогах. И все же. Грубая реальность была такова: я работала с девяти лет – сидела с детьми, стригла газоны, бегала по поручениям престарелых соседей.

А потом проволокла себя сквозь колледж.

А потом сделала не слишком блестящую карьеру на общественном телевидении.

Не поймите меня неправильно. Я любила работать, даже если преданность делу вознаграждалась не слишком щедро. Да и о сбережениях не было речи: большую часть зарплаты съедали выплаты по банковским кредитам на образование. Остальное пожирала квартплата.

Проблема была в том, что я устала. Действительно устала.

И поэтому решила, что в последние месяцы относительной, не слишком мечтательной юности не грех немного развлечься. Потусоваться в компании симпатичных парней. Гулять ночи напролет, по крайней мере в выходные.

Прежде чем снова впрячься в работу.

И, сидя в полном одиночестве у стойки бара, со стаканом пива в руке, я поклялась снять дом в Оук-Блаффс, даже если он окажется последней крысиной дырой на свете.

И даже если придется делить его со странной парочкой.

Та блондинка, Клер, выглядела так, словно сошла со страниц каталога Эдди Бауэра: чистенькая, умытая, цветущая… вряд ли у нас найдется что-то общее.

А вторая еще хуже. Изнеженная Принцесса Даниэлла, с ее красными ногтями и золотыми цепочками. Откровенно говоря, не тот человек, который может стать моим другом.

Впрочем, кто бы мог? Я не в состоянии пересчитать подруг по руке без пальцев!

Наконец бармен соизволил принести начос. Я набросилась на еду, соус гуакамоле пролился на блузку. Бунт в желудке мгновенно стих.

– Джинси, – сказала я себе, – это будет то самое лето!

Я никогда не говорила Уину «нет». И не уверена, что смогла бы.

– Так ты купи обезжиренное молоко, – доносился до меня его голос, слегка искаженный телефоном. – И, Клер, милая, было бы здорово, если бы ты забрала из химчистки мой черный костюм. Он будет готов только после половины шестого, но для тебя это не проблема, верно?

Кстати, я так и не сказала ему о летнем домике. Не хотелось скандалить из-за такой чепухи, как химчистка, когда предстоит настоящий грандиозный скандал.

– Конечно, заберу, – заверила я, складывая чистое белье. Радиотелефон был зажат между плечом и подбородком.

– Спасибо, солнышко. Тем более что днем ты все равно свободна…

– Не совсем так, Уин, – механически пробормотала я: это мы проходили уже много раз. – Мне нужно проверить контрольные, посмотреть планы уроков, а еще домашние хлопоты и…

Ответом послужил снисходительный смешок.

– Ладно-ладно, понял. Прости, солнышко. Прости. Пора бежать. Увидимся. Да, кстати, – добавил он, словно только сейчас вспомнив, – меня, возможно, не будет дома до девяти, вернусь поздно, так что поужинай сама, ладно?

Теперь в его голосе зазвучали поистине страдальческие нотки.

– Представляешь, после работы придется угостить клиента. Сама знаешь, как это бывает.

Ничего подобного я не знала.

Но кажется, начинала соображать.

– Конечно, – сказала я вслух. – Пока.

Мы дружно повесили трубки, и я закончила складывать и убирать белье. Простая работа всегда давала мне нечто вроде удовлетворения. По крайней мере что-то в этом мире было чистым, аккуратно сложенным и убранным именно туда, где ему полагалось быть.

Нужно честно признать: Уин никогда не просил меня сделать что-то мерзкое, подлое или преступное.

Он ни разу не оскорбил меня. По крайней мере в общепринятом смысле слова.