Майкл Корда: Идеальная пара

– В военное время они сократили церемонию – сделали ее менее официальной. Ну, это вполне в духе времени, я полагаю. К тому же я слышал, что король, бедняга, плохо себя чувствует.

– В самом деле? Но он так молод?.. – Фелисия тут же с опозданием вспомнила, что на троне был не Эдуард VIII, с которым она раз или два танцевала и даже слегка флиртовала в те беспечные дни до войны, когда он еще был принцем Уэльским, а его менее эффектный брат Георг VI, который заикался.

Робби удивленно поднял брови.

– Ну, он вовсе не так уж и молод, – сказал он, стараясь не противоречить ей. – Конечно, ты права: он всегда молодо выглядел.

Такое с ней иногда случалось, когда она могла пропустить год или десять лет, как граммофонная игла, случайно перескочившая на другую дорожку. Врачи сказали, что из-за этого волноваться не стоит, и она не волновалась. Память была не главным в том списке вещей, из-за которых она сейчас волновалась. Забыть кое-что было гораздо важнее.

Они с Робби молча держались за руки, когда их машина встала в ряд других, ждущих, пока откроют ворота дворца. Фелисия взглянула на Робби, такого элегантного в черной визитке [142]и полосатых брюках; его волосы были коротко пострижены en brosse (американцы называли это «под ежик») для постановки «Тита Андроника». Он похудел, глаза казались запавшими, по обе стороны рта появились глубокие складки. В нем почти ничего не осталось от того идола юных поклонниц, каким он был когда-то, будто все это сгорело в огне жизненных тревог – так, наверное, и было, подумала она. Робби выглядел старше, но был красив как никогда.

Еще несколько недель назад можно было себе представить, что он мог бы вновь сыграть Ромео, если бы захотел, но последние события оставили слишком заметный отпечаток на его лице, и слишком много печали таилось в глубине его темно-синих глаз.

Лицо же Фелисии нисколько не изменилось и не подурнело. Не только Робби, но совсем посторонние люди постоянно говорили ей об этом – конечно, так всегда говорят красивой женщине, особенно если она знаменитая актриса – но она сама видела в зеркале, что это правда. Только глаза выдавали ее, и поэтому она стала носить солнечные очки, как голливудская звезда, даже в самые пасмурные и мрачные дни английского лета, хотя раньше она презирала подобные манеры.

Для церемонии награждения Робби она выбрала костюм цвета бледной лаванды – из того твида, который только французы умеют ткать, такого мягкого и тонкого, что с шотландским твидом он не имел ничего общего, кроме названия. На голове у нее была маленькая шляпка из фиолетового бархата с бриллиантовой булавкой; перчатки, сумочка и туфли были тщательно подобраны по цвету. Весь этот наряд она покупала вместе с Робби в Париже еще до войны, чтобы пойти в нем в Елисейский дворец на завтрак, который давал в их честь президент французской республики.

– Ты помнишь тот день, когда мы купили это? – спросила она Робби, сделав выразительный жест рукой.

– У Шанель? Боже мой, конечно, помню. Он стоил целое состояние. – Он на секунду коснулся рукой ее колена. – Потом мы вернулись в «Ритц» и занимались любовью, – сказал он с улыбкой. – Телефон звонил не переставая, потому что Аарон Даймонд остановился в этом же отеле и хотел пригласить нас на ужин. Наконец я не выдержал и накрыл телефон подушкой. Помнишь? Аарон спросил консьержку, почему, черт возьми, он не может дозвониться, может быть, проблема с телефоном и не могли бы они проверить его. На что консьержка сказала ему очень вежливо: «Ах, мсье Даймонд, это Франция – мы можем побеспокоить мужчину и женщину после полудня только, если начнется пожар или война».

Фелисия рассмеялась. Потом совершенно неожиданно ее настроение изменилось.

– Будем ли мы когда-нибудь опять жить так же, как ты думаешь?

Его лицо посерьезнело, складки вокруг рта стали заметнее.

– Надеюсь, что да, – сказал он. Потом уже увереннее: – Конечно, будем.

Он действительно так думал? Ей необходимо было верить, что он не только так думал, но был убежден в этом. Она почувствовала, как ее глаза наполнились слезами при воспоминании о том, как счастливы они были когда-то, и обо всем, что случилось с ними потом.

– Интересно, привыкну я когда-либо к тому, что меня будут называть «леди Вейн»?

Он пожал плечами.

– Не думаю, что те, кому ты дорога и близка, будут называть тебя так, дорогая. Для них ты всегда будешь «мисс Лайл». Вот мы и приехали.

Машина остановилась у парадного подъезда; слуга в ливрее открыл перед ними дверцу. Из толпы за заграждением раздались приветственные возгласы; Фелисия улыбнулась и помахала рукой. Она не улыбнулась и не помахала Гарри Лайлу, который ждал их на ступеньках: в петлице его визитки красовался цветок, цилиндр слегка сдвинут на бок, в руках трость, на которую он тяжело опирался.