Барбара Вуд - Пророчица

– Да будет так, – и сделал жест своим людям.

Они повернулись к ней. Прикасаясь к ее безупречной белой коже грубыми, шероховатыми руками, они завязали веревку под мышками и под грудью. Они собирались спустить ее в колодец.

– Я не хочу, чтобы ты поранилась и от этого умерла быстрее, – проговорил ей волхв. – Я хочу, чтобы ты как можно дольше находилась в этой темнице. Ты запомнишь каждый камень, каждую щепку, каждую тень. Когда солнце поднимется и начнет палить, ты будешь гореть, а ночью от ледяного ветра твои кости начнут ломаться. Ты познаешь жажду, до сих пор неведомую людям, ты столкнешься с одиночеством, которое принесет тебе больше пустоты и ужаса, чем сама смерть. Ты будешь звать на помощь, но никто не услышит, разве что стервятники, ожидающие твоей плоти. – Он приблизился к ней вплотную, держа в руках обрядный посох, тот самый, который однажды заставил сотни тысяч людей испытать благоговейный трепет, но который теперь мог воздействовать разве что лишь на эту жалкую кучку окружающих да на нескольких людей в городе.

– Последний раз спрашиваю, – сказал он тихо. – Где свиток? Если ты мне скажешь, я освобожу тебя.

Она молчала.

– Тогда скажи мне хотя бы, на самом ли деле в седьмом свитке содержится волшебная формула вечной жизни?

И впервые с тех пор, как ее схватили, она заговорила. Ее «да…» прозвучало как вздох.

Волхв верил в бессмертие. Он закричал и поднял к небу кулак.

– Если я не могу овладеть тайной, то она не достанется никому!

Мужчины подняли ее на руки и стали спускать в колодец, дюйм за дюймом. Острые камни царапали ее нежную кожу. И, когда темнота поглотила ее свежесть и красоту, волхв ударил по каменному краю колодца своим посохом и воскликнул:

– Властью этого посоха, который достался мне от отца, а моему отцу от его отца еще тогда, когда по земле ходили Бессмертные, я налагаю проклятие на эту женщину и шесть книг, похороненных с нею, и пусть тайна навеки останется скрытой. И ни один человек не найдет их, не прочтет их и не узнает секретов. И пусть прокляты будут те, кто отважится на это.

На берегу показался одинокий наездник на черной лошади. Он остановился вдалеке от лагеря, чтобы его никто не услышал, спрыгнул с лошади и побежал быстро и тихо. Он стал обходить спящих одного за другим, вонзая в горло нож, чтобы никто из них больше не смог издать ни звука. Затем он вошел в шатер волхва и принялся искать свою невесту. Но ее там не было. Он сел на постель волхва и приставил нож к его горлу. Открыв глаза и увидев пришельца, волхв все понял и смирился со своей участью. Он промолвил:

– Ты никогда не найдешь и не спасешь ее. Потому что если я не могу овладеть тайной, то и никто не сможет.

Испытывая невыносимую душевную боль, молодой человек вонзил нож в горло волхва и увидел, как темно-красный поток залил атласную подушку.

Очнувшись, он отправился на поиски свой возлюбленной. Он искал ее на берегу, искал в глубоком, сухом русле реки, искал среди звезд.

И вдруг он услышал какой-то звук.

Пробираясь сквозь тьму, он дошел до колодца. Остановился, прислушался. Он позвал ее и услышал тихий плач. Что было мочи он пустился бежать к лагерю за веревкой. Вернувшись к колодцу, обвязал вокруг камня веревку и спустился в колодец.

В темноте его руки нашли ее. Это была его возлюбленная. Он закричал от счастья.

И вдруг понял, что ее сердце остановилось. Но она была еще совсем теплой. Она ведь плакала еще несколько минут назад.

И он зарыдал от горя. Крик разнесся по всей шахте и отозвался эхом в космосе. Плача, он выбрался из колодца и побрел к лагерю. В шатре волхва он обнаружил багровую мантию, вышитую золотыми нитями: это была ее мантия.

Вернувшись к колодцу, он вновь спустился в него, затем подтянулся на руках вверх и обрезал ножом веревку. Он упал на дно рядом с невестой. Накрыв мантией остывающее тело любимой, он обнял его и вновь заплакал. Слезы падали на ее волосы.

– Твоя смерть не напрасна, любовь моя, – рыдал он. – Боги слышат мою клятву, и поэтому я обещаю тебе, что однажды лучи солнца озарят эти свитки и мир узнает послание.

– Ну что, на сколько потянет такая находка? – спросил Хангерфорд с ухмылкой. – Я имею в виду доллары и центы. Например, сколько может дать музей за такой кусок папируса?

– По меньшей мере миллионов пять, – ответила Кэтрин, стряхивая с одежды грязь.

– Пять миллионов!

– Конечно. Может, и пятьсот миллионов. А может, и столько, сколько вообще нельзя сосчитать.