Барбара Вуд - За пеленой надежды

Друг за другом они входили в актовый зал, осторожно пробираясь вдоль рядов сидений, будто боялись оступиться. Пять девушек и восемьдесят пять молодых людей обменивались робкими приветствиями и натянуто улыбались друг другу. Для многих это утро было самым главным в жизни — утро, к которому они готовились не один год. Наконец оно наступило, и многие не могли в это поверить.

Девушки не были знакомы между собой. В то первое утро в медицинском колледже они не знали друг друга, однако уселись вместе на верхнем ярусе амфитеатра, в углу, неосознанно создавая женскую группу в противовес подавляющему большинству абитуриентов-мужчин. Осторожно пытаясь завязать знакомство, будущие медики тихо перешептывались перед началом торжественного посвящения в студенты.

Эти первокурсники были цветом своих колледжей, их отобрали из трех тысяч кандидатов, и теперь им предстоит учиться в элитном медицинском колледже, расположенном на утесах Палос-Вердес, откуда открывается вид на Тихий океан. За исключением трех парней — чернокожего и двух мексиканцев — и пяти девушек, студенты, зачисленные в 1968 году на первый курс колледжа Кастильо, выглядели так, будто сошли с конвейера: молодые мужчины с белым цветом кожи, представители среднего и высшего сословия. Атмосфера была наэлектризована — коллективный страх и тревога девяноста новых студентов казались почти осязаемыми.

По рядам проносился громкий шелест бумаги — все листали буклетики, которые раздавались при входе. В них была история колледжа (Кастильо когда-то был обширной асьендой некоего калифорнийского идальго), приветственное послание, где описывались факультеты и преподавательский состав; устав, правила поведения и требования к внешнему виду (для юношей — короткая прическа, никаких бород, обязательны галстук и пиджак; для девушек — никаких широких брюк, босоножек, юбок выше колена).

Наконец яркий свет приглушили, и прожектор выхватил пустовавшую кафедру. Когда девяносто присутствующих умолкли и сосредоточили свое внимание на сцене, из тени вынырнула одинокая фигура и заняла место за освещенной кафедрой. По фотографиям все узнали декана Хоскинса.

Какое-то время он стоял, положив руки на кафедру. Его взгляд медленно скользил по ярусам аудитории. Декан словно запоминал каждое напряженное лицо. Когда создалось впечатление, будто он так и не заговорит, когда ожидание непомерно затянулось и малейший шепот или движение слышались в любом конце зала, Хоскинс наклонился к микрофону и тихим голосом размеренно произнес:

— Клянусь… — После каждого его слова купол амфитеатра отзывался слабым эхом. — …Аполлоном-врачом… Асклепием… [1] Асклепий — древнегреческий бог медицины. — Здесь и далее прим. пер. Гигиеей… [2] Гигиея — богиня здоровья, дочь Асклепия. Панакеей… [3] Панакея, или Панацея, — олицетворение исцеляющей силы, дочь Асклепия. — Декан сделал глубокий вдох, его голос становился все громче. — …всеми богами и богинями, призывая их в свидетели, что останусь верным в меру своих способностей и благоразумия… этой клятве и договору.

Девяносто присутствующих внимательно следили за ним. Голос Хоскинса лился плавно и звучал торжественно, он профессионально расставлял акценты, играл интонациями и модуляциями, ибо был опытным оратором; голос его обволакивал, создавал у каждого иллюзию, будто декан обращается только к нему и ни к кому другому.