Эрин Пайзи: Водоворот жизни

– Беги, Рейчел, – скажет она, – тебе пора одеваться.

Шарик лопнул, мгновение пролетело, и Рейчел вновь возвращается в свою комнату, твердо уверенная в том, что вечер подарит ей новую встречу с тетушкой Эмили, которая будет нежно и ласково купать ее. А сейчас ей нужно приготовиться для дел наступившего дня, которых так много в доме и окружающих его садах, что укрылись в добрых двух милях от любой близлежащей проезжей дороги и в семи милях от Апоттери, в графстве Девоншир.

В то время, пока Рейчел взрослела в своем обособленном женском мире, примерно в пятидесяти милях от него, в предместье Бридпорта за свою маленькую жизнь боролся Чарльз. В Бридпорте имелась прекрасная дорога, однако там было отвратительное сообщение с близлежащими населенными пунктами: Лайм Реджис, Чармаут или Аплайм. Город имел весьма неудобную планировку: был разбросан, словно нижние юбки неряшливой женщины.

Крохотный одноэтажный домишко, служивший Чарльзу пристанищем в ранней юности, прилепился среди таких же, подобных ему, строений и грозил вот-вот развалиться. Домики были очень похожи и стояли вдоль края совершенно заброшенного поля, которое стало излюбленным местом для игр местной детворы и еще служило отличной площадкой для выгула собак. Мать Чарльза была весьма претенциозной дамой.

Когда она наконец перестала сотрясать стены маленькой больницы своими пронзительными криками и исподтишка взглянула на голенькое тельце новорожденного мальчика, которого ей показывала измученная акушерка, то первое, что ей бросилось в глаза, был синий и распухший пенис Чарльза. Она тотчас же прикрыла глаза, чтобы не видеть этого отвратительного зрелища, а когда открыла их вновь, то поняла, что ее новорожденный сын является гордым обладателем пары разноцветных яичек.

– Они что, всегда такие? – ужасаясь спросила она у медсестры.

Та добродушно рассмеялась.

– Не беспокойтесь, это все пройдет… мальчики часто рождаются на свет с распухшими гениталиями. Уверяю вас, эта штучка будет у него в полном порядке. Кому-то из женщин здорово повезет.

Это было уже слишком для матери Чарльза, ведь она вряд ли когда-нибудь осмеливалась смотреть на своего мужа без одежды, поэтому ей трудно было оценить естественный вид мужских прелестей.

– Девочки гораздо изящней, – пробормотала она себе под нос, уже погружаясь в сон.

Малыша отнесли в детское отделение, где он всю ночь напролет кричал и царапал себе лицо. Его мать ничего этого не слышала. Ей снилась ее покойная матушка, которая наверняка бы одобрила, что дочь произвела на свет мальчика, внука-первенца. Он унаследовал также и семейную тайну, состоявшую в том, что они были евреями, которых здесь нещадно презирали. Вот почему в семье, где типичными именами были Моррис, Сидни и Макс, мать Чарльза сменила свое собственное имя Руфь на Юлию, а сына окрестила Чарльз Руперт Александр Хантер. Фамилия Хантер принадлежала ее белокурому и голубоглазому мужу, чей род корнями глубоко уходил в землю Дорсета. Супруг никогда по-настоящему и не мог узнать, почему она выбрала его, и она никогда не расскажет ему об этом.

Если семейную тайну никому нельзя раскрывать, она, по крайней мере, может быть передана по наследству. Все рожденные в их семье девочки должны выходить замуж за белокурых голубоглазых мужчин.

Юлия родилась в большой семье, которая ютилась в обшарпанном доме в лондонском районе Хаммерсмит. Ее родители были выходцами из Польши, имущества у них было мало, но они были одержимы устроить жизнь для своих детей. Мать Юлии так никогда и не сумела по-настоящему привыкнуть на новом месте. Ее английский был настолько убогим и ломаным, что она с большим трудом нашла несколько дружески расположенных людей среди холодных и неприветливых соседей, наградивших ее семейство обидным словечком «иностранцы». Отец Юлии с того самого момента, как его нога ступила на английскую землю, решил для себя, что прошлого отныне не существует. Вот почему они поселились подальше от еврейского района. Их фамилия Марковиц была изменена на Грей, и они навсегда забыли дорогу в синагогу.

Он с легкостью воспринял перемену облика и стиля жизни. Это был темпераментный, заводившийся с пол-оборота мужчина, горевший желанием сколотить себе состояние. Однако это было суровым испытанием для его жены. Ей запрещалось разговаривать с детьми на иврите и зажигать свечи по субботам. Поэтому она все больше и больше отдалялась и замыкалась в себе. Каждые восемнадцать месяцев у нее рождался очередной ребенок до тех пор, пока не появилась на свет Юлия, седьмой ребенок в семье, после чего ее матка, словно в знак протеста, сильно ослабела, и ей сделали гистеректомию.