Элизабет Адлер - Опрометчивость

В ателье раздался резкий звонок, заставив ее вздрогнуть. Как, неужели Амадео уже здесь? Ах, нет, это – телефон. Боже, неужели не ясно, что она принимает душ. Кутаясь в полотенце, девушка метнулась, оставляя следы на дощатом полу, к рабочему столу, где стоял телефон. Звонок оборвался. Ох, черт побери, кто бы это мог быть? Амадео предупредил, что звонить не будет… Ох, нет, пусть уж лучше позвонит. Амадео – это очень важно, он ей необходим. Или, на худой конец, ей нужен его шелк – сказочный, мягчайший, самый роскошный шелк в мире с его фабрик близ озера Комо. Атлас и крепдешин, кашмирские шелка, под которыми особенно ощущается цвет тела женщины, одетой по последней парижской моде. Если бы только она могла купить их в кредит! Ох, Амадео Витрацци, думала она, замерев подле телефона и машинально обматывая вокруг тела полотенце, как же ты важен для меня, если бы ты знал!

Сейчас она действительно опоздала. И перенервничала! Ну и черт с ним, с телефоном, надо одеться. Гардероб ее занимал одну из стен, а поскольку позволить себе купить роскошную одежду она еще не могла, то там хранилось все когда-либо ею спроектированное, и собственного пошива. Как удобно для работы, что у нее прекрасная фигура, подумала Парис, надевая сапфирного цвета блузку. Пальцы ее теребили пуговицы, она замялась и во все глаза стала рассматривать себя в зеркало – нет, не то. Блузка сделана не из его шелка, а ей не хотелось, чтобы он думал о том, что когда-то она использовала другие ткани. И цвет не тот; надо, чтобы он оценил одежду с недавно нарисованными ею узорами, от которых не стоит отвлекать внимание тем, во что она сама будет одета. Просторная юбка цвета хаки и черный вязаный жилет, широкий пояс, стройные ноги в холщовых, цвета хаки же, туфлях с завязками на лодыжках. Парис оценила результат. Шик в этом есть, но в целом не совсем сексуально. Чуть тронуть веки желтым, добавить кораллового цвета румян на скулы, слегка подкрасить губы – она готова. Ох, почти готова. Легкие брызги духов «Кристалл» – м-мм, как в раю. Настанет день, когда она сама начнет производство духов, как Шанель. Парис пристально посмотрела на висевший на стене плакат с увеличенной фотографией «мадемуазель»: упрямая улыбка освещала морщинистое старушечье лицо, подбородок надменно приподнят, широкополая шляпа под точно выверенным углом – какое очарование в восемьдесят с лишним. Вот ее идол. В мире моды она обязательно станет такой же, как Шанель, влиятельной королевой. Она это знает. Вот оно, то самое, о чем не догадывалась ни одна живая душа. Пока еще, твердо прибавила Парис.

Ах, неужели звонок? Он здесь. Сделав глубокий вдох и бросив последний беглый взгляд на свое отражение в высоком трельяже, Парис Хавен приподняла подбородок и плавными шагами пошла открывать дверь, ее миловидное личико озарилось улыбкой Дженни Хавен.

Рим, 24 октября

Индия Хавен разбирала полдюжины маленьких акварелей с венецианскими видами и, разложив их на мраморной доске камина, отступила, чтобы оценить. Пристальный взгляд ее принял критическое выражение, складки разбежались от нахмуренных бровей по обычно спокойному лбу. Живопись являлась результатом ее напряженной трехнедельной работы. Ей удалось схватить искусными мазками кисти первые осенние туманы, что спиралями вились над магическим, будто рожденным из морской пены городом и бледным прибоем. Акварели, заключенные в старинные рамки, что Индия разыскала в маленьких римских лавочках, торговавших всяким хламом, были прелестны.

Индия вздохнула. Именно это слово давало полнейшее о них представление. Прелестны. Но недостаточно хороши для крупной галереи. И, тем не менее, если выставить их в лавке Мареллы, на углу Виа Маргутта, в витрине на самом видном месте, их моментально купят.

Конечно же, карточка с гордой надписью «Акварели Индии Хавен (дочери Дженни Хавен)» привлечет толпы туристов; лавочка продаст все, что вздумается написать Индии… Марелла Ринальди – делец проницательный. Если бы Индия пришла к ней в качестве потенциального клиента, то и сама Индия, и живопись ее были бы рассмотрены на предмет торговой сделки, и ей тут же предложили бы пятьдесят процентов от продажи. Большей частью акварели купили бы американцы, чьим кумиром, несомненно, являлась Дженни Хавен. Индия никогда не переставала поражаться, какие интимные вещи знала о ее матери эта публика, частенько рассказывая такие анекдотические подробности из жизни Дженни, о которых дочь совершенно не подозревала. То, как они повстречали в Риме дочь Дженни и приобрели ее акварели, должно было бы надолго стать предметом толков на вечеринках в Иллинойсе или Техасе, когда уже сами отпуска основательно позабудутся.