Точь-в-точь такой же, как на портрете, холодный взгляд был у него и когда она в последний раз видела его живым, – а случилось это в лозаннском санатории. А сейчас, взирая на нее с портрета, он напоминал ей о бремени, которое ухитрился переложить на ее плечи.
Дж. Л. Стоунхэм – живший только затем, чтобы зарабатывать деньги, – ни за что не одобрил бы сделанный ею выбор – молодого врача по имени Том, жившего в раздираемом гражданской войной Ливане, в заботах о людях, которых весь остальной мир преспокойно забыл. Но дед не одобрил бы и много другого из того, что она успела совершить после его смерти. Например, согласно его завещанию, ей следовало поселиться в этом дворце на Парк-авеню; даже из гроба он намеревался управлять ее жизнью. Лишь ничтожная лазейка в завещании позволила ей превратить Стоунхэм-палас в музей, куда каждый, у кого выдался свободный часок, мог зайти полюбоваться бесценными произведениями искусства, развешенными по стенам дворца, в котором некогда обитал миллиардер.
Но сегодня главная обеденная зала, часто используемая для проведения важных общественных и дипломатических приемов, была закрыта для посторонних. В кухонных помещениях лихорадочно трудился многочисленный персонал, готовясь к большому благотворительному обеду, который давала Патриция. Она никогда не устраивала ничего подобного раньше и была сейчас преисполнена решимостью добиться впечатляющего успеха – и все ради Тома.
Молодой доктор ухитрился покорить ее сердце шесть месяцев назад, когда она прочитала в «Ньюс-уик» посвященную ему статью. И хотя она редко покидала свою ферму, расположенную к северу от Нью-Йорка, на этот раз она решила побывать на одной из его лекций. Высокий, белокурый, по-мальчишески самоуверенный, он показался ей современным воплощением Альберта Швейцера, книги которого неизменно поддерживали Патрицию. Том говорил с почти лихорадочной горячностью, время от времени поглядывая прямо на нее.
«В самом акте заботы о другом человеческом существе наличествует мудрость и внутренний покой. Если вы не заботитесь о ближних, вы ведете жизнь, проникнутую конфликтами и страданиями. Но стоит вам начать заботиться, и одержите победу надо всеми смущающими вас конфликтами».
Эти слова затронули в ее душе какую-то важную струну. И в тот же день она превратилась в главную удачу Тома, мобилизуя все деньги, которые ей удавалось выбить из различных благотворительных фондов и незамедлительно переводя их на счет его бейрутской больницы. А взамен он внушил ей уверенность в ее собственных силах, показав ей, что вовсе не обязательно следовать по жизни курсом, проложенным дедовскими деньгами.
До сих пор она чуралась мира, живя на своей ферме отшельницей и перепоручив управление империей Стоунхэмов совету директоров. Но сейчас, с помощью Тома, она окажется в состоянии отдать бедным и обездоленным большую часть богатства, которым обременил ее дед.
Патрицию потревожил чей-то громкий кашель. Она настолько ушла в свои мысли, что и не заметила прихода дворецкого.
– В чем дело, Фрэнсис?
– Я хочу спросить, мисс Деннисон, вы одобряете?
В руках он держал две хрустальные вазы с чудесными белыми розами.
– О да, конечно же! Вы это прекрасно придумали!
Фрэнсис просиял.
– Роскошные розы. Никогда мне не попадались такие: белые-белые, но чуть-чуть алеющие у сердцевины.
– Этот сорт называется «Сущая благодать» – я сама выращиваю такие на ферме.
– Вот как, мисс Деннисон? Это просто замечательно! Дворецкий удалился в сторону кухни, а Патриция, заканчивая раскладку карточек, устроила так, чтобы ей самой сидеть прямо напротив Тома на другом конце стола, спиной к портрету матери. При таких счастливых обстоятельствах ей не хотелось, чтобы хоть что-нибудь напоминало о прошлом. А один взгляд на этот портрет причинял ей боль.
Матери не хотелось позировать для портрета, но Дж. Л. на этом настаивал – а ведь ему всегда удавалось добиться своего. Художник достиг невероятного – и дед, и мать выглядели на портретах точь-в-точь, как в жизни. Дж. Л. он написал, как перенес бы на полотно каменную статую – с лицом, совершенно бесстрастным, если не считать глаз, взгляд которых до сих пор вонзался в душу Патриции двумя стальными сверлами. И напротив, портрет матери жил какой-то таинственной жизнью. Стоило поглядеть на него, и начинало казаться, будто материнские руки слегка подрагивают, обрывая лепестки единственной белой розы, которая была в них зажата. Патриция тысячу раз подходила к этому портрету и замирала перед ним, всматриваясь в на редкость красивое лицо, уклончивое или чем-то напуганное выражением серых глаз, взор которых был наполнен настолько невыносимой печалью, что бедняжка в конце концов предпочла покончить самоубийством.
Читать дальше