Эдна Ли - В паутине дней

– Мне нечего сказать, сэр.

Он удивленно поднял брови:

– Как? Никаких рассказов о ваших способностях как гувернантки, заверений о том, что наилучшим образом сможете научить моего сына тому-то и тому-то?

– Все, что требуется, я изложила в письме.

– Вы хотите сказать, что, кроме этих рекомендаций, вы ничего не собираетесь добавить?

– Я сделаю все, что в моих силах, сэр.

– И не станете перечислять свои успехи на этом поприще? Приводить примеры, как отлично вы справлялись с детьми у мистера Такого-то и Такого-то?

– Зачем, сэр?

– Но на что я могу рассчитывать? Я нанимаю учительницу-янки в качестве гувернантки моего сына, а она преспокойно сидит у меня в гостиной и ничего не обещает.

– Я думаю, что учительницы-янки, как вы выражаетесь, ничем не отличаются от учительниц с Юга.

– Боже упаси. Если женщина с Юга знает, сколько дважды два, это событие.

– Неужели, сэр.

– Девушку на Юге с колыбели учат только одному.

– Чему же?

– Окрутить мужчину и выйти за него замуж. А вы, значит, – он приподнял веки и взглянул на меня, – получили более суровое образование, не так ли?

– Я выросла сиротой, сэр.

– Это мне известно. И вас учили зарабатывать себе на хлеб и кров…

– Совершенно верно.

– И еще готовить и убирать в доме, мыть посуду за кусок хлеба и ночлег…

– Да.

– И приходилось сносить насмешки и щелчки, я думаю.

– Напротив, со мной хорошо обращались.

– Хорошо обращались с вами? Янки?

– Сэр, вы, должно быть, как и ваш сын, думаете, что у янки растут рога и хвосты? Последние два года я служила в доме одного евангелического священника, где видела только доброту и уважение.

– Тогда почему же вы ушли оттуда?

– Потому что жена доктора Прентисса умерла.

– И он остался вдовцом?

– Да, сэр, с тремя маленькими детьми.

– И вы покинули его? – Он снова цинично усмехнулся. – Доктор Прентисс был стар?

– Нет, сэр, он еще довольно молодой человек.

– И он не просил вас остаться и заботиться о его осиротевших детках и утешать его одинокое сердце?

– Нет, сэр.

– Но почему? Ведь вы такая миловидная девушка.

– Вы не совсем верно все поняли…

– А что тут понимать? У молодого священника, недавно овдовевшего, живет в доме скромная, умелая, заботливая девушка. И он отпускает ее.

Меня рассердили эти насмешливые слова, произнесенные безразличным ленивым тоном.

– Я бы предпочла не обсуждать свои личные дела, сэр. Какие у вас будут указания насчет вашего сына?

Он снова прикрыл глаза тяжелыми веками. Лицо его было, если это только возможно, еще безжизненнее, чем прежде.

– Совсем немного, – протянул он. – Он испорченный мальчишка. Я хочу, чтобы вы привили ему дисциплину, как у янки, и немного здравого смысла.

– Я сделаю все, что смогу.

– Его мать чертовски избаловала его. – Его лицо потемнело. – Поэтому я и нанял вас. Чтобы вы стали стеной между ним и… Он помолчал и сурово посмотрел на меня. – Вы спокойны и сдержанны. Научите его быть таким же.

– Постараюсь, сэр.

– Да. – Его голос стал еще более холодным и отчужденным. – Надеюсь, что постараетесь. Доброй ночи, Эстер Сноу.

Я пошла наверх, чувствуя на себе его вялый и оценивающий взгляд, но, обернувшись на повороте лестницы, я увидела, как он ленивой рукой берет бутылку, которую Вин подал ему на подносе. Горлышко бутылки засияло при свете огня.

Несмотря на усталость, я не могла заснуть. Я находилась в такой стадии утомления, когда тело жаждет покоя, но не может найти его, потому что все кружится перед глазами и бесконечной чередой всплывают перед мысленным взором события прошедшего дня. И я, лежа в кровати (довольно удобной), с интересом всматривалась в картины, что вставали у меня в памяти.

Я решила спокойно проанализировать все, что я увидела и услышала, но так и не смогла. Мне было ясно, что попала в разбитую семью, чтобы наставлять испорченного ребенка, и что эта семья (старалась я рассуждать логично и беспристрастно) состояла из хозяина, его старой матери, молодой жены и мальчика, которого мне еще предстояло увидеть. Но, перечислив себе эти факты и разложив их пред собой в ряд, как я в детстве делала с семечками из яблок, я поняла, что ни один из них не важен сам по себе. Важно было то, что просто так не разглядишь и не услышишь – странное выражение на лице капитана и на лице жены лавочника и ее слова: „Говорят, что миссис не в себе“. И важно было то, что касалось самой миссис.

Где-то после полуночи я заснула, хотя и не заметила, когда сознание уступило место подсознанию и реальность сменилась снами. Потому что во сне передо мной опять вставали те же лица и меня вгоняло в тоску то же болото, печальный крик совы, и этот темный дом ожидал, когда я в него войду.