Джейн Морни - Корабельная медсестра

– Да ничего особенного. – Пат угостил ее сигаретой. – Просто слишком серьезно относится к жизни, не знаю, может хороший доктор так и должен. Дядя Берни очень высоко его ценит. Ты знаешь, на суда часто попадают те врачи, которые не могут найти работу на суше – старики, лентяи и просто неудачники. Они порой бывают не слишком хорошими специалистами. Но Грэм Бретт не таков. Он просто одержимый. В нем чувствуется какая-то загадка. Я пару раз встречался с ним, и он мне очень понравился. Кстати – он совершенно не интересуется женщинами. Пат бросил многозначительный взгляд на Гейл. – Что делает его, на мой взгляд, еще привлекательнее.

– Звучит интригующе, – улыбнулась Гейл. – Сколько ему лет? И, надо понимать, раз у него аллергия на женщин, то он, конечно, не женат.

– Чисто женский вопрос. Нет, не похоже, чтобы у него была жена, но ты можешь попросить моего дядю – он заставит Бретта заполнить анкету.

– Умник, – засмеялась Гейл, – ведь вполне естественно, что я заинтересовалась человеком, под началом которого буду работать.

– Конечно, конечно, но я – и не хотел бы, чтобы ты слишком заинтересовалась. – Лицо Пата внезапно скривилось, и он громко простонал: – Как подумаю только обо всех этих чертовых миллионерах, помирающих на борту судна от скуки и о том, как они будут пялиться на тебя голодными глазами, так прямо хоть на стенку лезь.

– Ну, я думаю, что буду занята большую часть времени, и вообще, на судне, насколько я знаю, экипаж держится отдельно от пассажиров.

Пат был безутешен. – Один взгляд на тебя – и все эти богатые бездельники прикинутся смертельно больными.

Гейл откинула голову и засмеялась, представив, как маленький судовой лазарет осаждают толпы состоятельных симулянтов.

– Перестань дурачиться, Пат, лучше расскажи мне еще о Бретте, – попросила она. Пат мог добавить к уже сказанному не так много.

Бретту должно было быть что-то за тридцать, хотя его постоянная серьезность делала его старше на вид.

Бой часов на ближней церкви напомнил им, что пора идти. Утром, отпрашиваясь с дежурства на собеседование, Гейл обещала отработать свое время позже.

Они вышли на улицу и быстро зашагали под моросящим дождем. Гейл жалела, что мало чем может утешить Пата, расстроенного ее скорым отъездом. Перед тем, как попрощаться с ним у ворот больницы, она обещала, что до отплытия они обязательно выберутся куда-нибудь пообедать вместе.

Трудно было назвать последующие дни иначе, чем безумными. Гейл совершено замоталась, бегая на прививки, за покупками, на примерку своей новой формы и устраивая в промежутках прощальные вечеринки на работе.

Старшая медсестра, верная своему обещанию, отпустила ее в конце недели; таким образом у Гейл было в запасе девять дней для того, чтобы побыть с матерью.

Голос матери в телефонной трубке, после того, как Гейл сказала, что уплывает на три месяца в Австралию, задрожал. Чувствовалось, что она расстроена; еще бы – Гейл осталась единственным ее' ребенком после того, как Питер два месяца назад не вернулся из испытательного полета над океаном. Тем не менее, когда Гейл добралась до маленького домика в Катерхэме и встретилась с матерью, то обнаружила, что та огорчена предстоящим расставанием гораздо меньше, чем того можно было ожидать. Она оживленно обсуждала с Гейл заманчивую перспективу, открывающуюся перед девушкой и даже вызвалась помогать ей со сборами.

Гейл подумала, что это вполне естественно теперь, после того как мать взяла на себя заботу о маленьком Пипе – сыне Питера. Примерно год назад жена Питера ушла от него. Она вернулась к работе в кино и на телевидении, которую было бросила, выйдя замуж за брата Гейл. Тогда-то миссис Уэст и забрала пятилетнего внука к себе. Это спасло ее от одиночества – к тому времени тетя Милисент уже жила в Канаде с замужней дочерью. Гейл чувствовала, что ей легче будет оставить мать вместе с Пипом, заботой о котором та была теперь всецело поглощена.

Девять дней пролетели незаметно; настало время прощаться. Будучи чувствительной женщиной, мать все же не удержалась от слез.

– Ты так молода, – говорила она, обнимая Гейл на прощание.

– Мама, милая – запротестовала та, – мне уже двадцать три года и я научилась заботиться не только о себе, но и о других людях.

– Конечно, конечно, милая, ты только пиши мне обо всем.

– Не беспокойся, я завалю тебя письмами. Наверняка мне будет что рассказать.

Пип позволил поцеловать себя на прощание и сам в ответ обнял Гейл.