Кэти МакГэрри: А тебе слабо?

Я сижу на чересчур мягком кресле перед трюмо Эллисон и смотрю, как она закалывает мои волосы. Я терпеть не могу высокие причёски, но жаловаться не приходится. Час назад Эллисон собственноручно выкрасила мне в чёрный шесть прядей волос. Теперь мои волосы на дюйм золотистые у корней, иссиня-чёрные до плеч, а полностью чёрные пряди выравнивают всё это дело.

– Скотт взбесится.

– Ещё как, – говорит Эллисон. – Но это я возьму на себя.

Я улыбаюсь, Эллисон смотрит на моё отражение в зеркале и тоже улыбается. С тех пор как я вернулась из больницы, у нас с Эллисон установилось хрупкое перемирие, и я теперь всё время боюсь сказать или сделать что-нибудь неправильное и снова её разозлить.

– Почему ты так хорошо ко мне относишься?

Эллисон хватает щипцы для завивки и награждает меня свирепым взглядом, когда я позволяю себе поморщиться. Она ловко завивает несколько прядок, которые никак не хотят вести себя так, как она хочет.

– Потому что Скотт тебя любит.

Хм. Он любил меня и раньше, но это не мешало ей ненавидеть меня. Впрочем, я и сама много сделала для этого.

– Прости, что я сказала, будто ты его окрутила.

Щипцы больно тянут меня за волосы, я прикусываю губу. Эллисон отпускает мои волосы, и маленькие локоны весело подпрыгивают над моей шеей. Ладно, я это заслужила – и дёрганье за волосы, и локоны. Пожалуй, теперь мы квиты.

Эллисон откладывает щипцы на столик.

– Прости… да, прости меня. Я не хотела, чтобы ты жила здесь.

Я моргаю. Что ж, это звучит довольно грубо, зато честно.

– Скотт рассказал мне о твоём прошлом, но, до тех пор пока ты не появилась здесь, для меня это была всего лишь история. Я предпочитаю жизнь простую, ясную и чистую. Ты сделала Скотта сложным.

– Скотт всегда был сложным.

Эллисон брызгает на меня лаком для волос.

– Теперь я это знаю.

Скотт громко откашливается, и мы с Эллисон дружно оборачиваемся. Он входит в комнату. Я встаю, и Скотт широко улыбается при виде моего чёрного платья до колен, с открытыми плечами. Но потом его взгляд падает на мои волосы, и он хмурится.

– Это я сделала, – без тени раскаяния говорит Эллисон.

Скотт округляет глаза.

– Ты?

– В прошлые выходные ты разрешил ей надеть эти ужасные кеды с платьем, помнишь? Я тебе обещала, что ты об этом пожалеешь!

Я съёживаюсь, глядя на свои фирменные «конверсы».

– Но я же надела колготки.

Это была огромная уступка с моей стороны.

– Надень свитер, – говорит Скотт.

– Она не будет надевать свитер! – набрасывается на него Эллисон. – Это будет выглядеть просто ужасно!

– Мне нет дела до того, как она выглядит! Меня заботит то, насколько она заголилась!

Эллисон прижимается к Скотту, он целует её в губы. Я отворачиваюсь. После того как я вернулась из больницы, они стали делать это гораздо чаще. Они не просто целуются, а по-настоящему, с чувством. Они целуются, потому что любят друг друга. Потом Эллисон выходит из комнаты, а Скотт засовывает руки в карманы.

Я подавляю желание почесать заживающий висок.

– Эллисон замазала мой порез.

– Я уже заметил, – Скотт кивает на мою левую руку. – Как рука?

Я пожимаю плечами.

– Нормально.

Чёрная гипсовая повязка – это только временно. Трент раздробил мне кучу костей в кисти, запястье и локте. Через две недели мне предстоит новая операция. Я барабаню здоровыми пальцами по ноге. Мне казалось, что я смогу не спрашивать, но теперь выясняется, что не смогу.

– Как идёт мамин процесс?

Вчера состоялись предварительные слушания по делу мамы и Трента. Я сказала Скотту, что не хочу знать, что там будет, но любопытство терзает меня.

– Вполне естественно, что ты хочешь знать.

Он смотрит мне в глаза, а я подавляю миллион противоречивых чувств, разрывающих меня.

Я киваю, и Скотт продолжает:

– Твоя мать согласилась на сделку о признании вины, поэтому её приговорят к шести годам заключения. Трент, вопреки совету своего адвоката, настаивает на своей невиновности. Окружной прокурор считает, что ему дадут пятнадцать лет.

Тревога клубком сворачивается у меня в животе, я обессиленно опускаюсь на стул.

– Значит, будет суд.

Скотт кивает. Мы все надеялись этого избежать.

– Да.

Если состоится судебный процесс, нам с Райаном придётся увидеть Трента во время дачи показаний. Я судорожно вздыхаю, пытаясь успокоиться.

– Ты говорил с мамой? – спрашиваю я.

Скотт качает головой, а я даже не знаю, что чувствую. Сейчас я вообще не знаю, что чувствую к маме. Шесть лет. Моя мама сядет в тюрьму на шесть лет, и это устроила я.