Джудит Росснер - Стремглав к обрыву

– Что ты ему ответил?

– Предположим, сказал, что пока не знаю и вообще мне некуда торопиться.

– Достойный ответ!

– Не умничай! – раздраженно бросил он. – Ты же прекрасно понимаешь, что я не мог ему так ответить. Просто сказал, что у меня разносторонние интересы и мне не хочется ограничиваться какой-то одной областью. – Он со злостью набросился на рагу, словно это был идиот-куратор.

– Зачем надо было заводить при отце этот разговор?

– Во-первых, – сердито заметил он, – я разговаривал не с ним и понятия не имел, что он слушает.

– Ты мог заметить, что он слушает, – негромко вставила мать.

– Во-вторых, – продолжал Мартин, не обращая на нее внимания, – беседа с куратором на этом не закончилась. Он сам сказал мне, что необязательно ограничиваться чем-то одним, если я этого не хочу. Он сказал, что, если я получу приличные оценки и прослушаю курсы, подходящие для любого диплома, необязательно выбирать конкретную специальность сейчас. Только это я и хотел сказать – вы же с ума сходите из-за того, что я не знаю, чего хочу.

Мать посмотрела на него:

– Но ты этого не сказал.

– Да он же не дал мне сказать! Как только услышал, что я ответил этому типу, вскочил, швырнул книгу и стал орать на меня. Можно подумать, я собираюсь грабить банки! Или намерен стать жиголо, или Бог знает что еще!

– Но ты же ничего этого не сказал. Как же отец мог догадаться? – спросила мать.

– Черт возьми, действительно, как? – ответил Мартин. – Он вообще ни о чем не догадывается и никого не слушает. По крайней мере меня.

– Ты не прав, – сказала мать.

Но он был прав, и мы все это знали: и она, со своей убежденностью в том, что, хотя, с ее точки зрения, Мартин не бездельник, отец все же умнее и, стало быть, имеет основания так думать; и Мартин, с его бессильным гневом, из-за которого он с каждым днем все больше замыкался в себе, как в раковине, что только усиливало его ярость, когда он в очередной раз взрывался; и я, со своим беспомощным пониманием того, что отец в большинстве случаев не прав, и растущим недовольством собой, потому что, несмотря на это, любила его ничуть не меньше.

– Отцу одно надо, чтобы Мартин понял, кем он хочет стать, – обратилась ко мне мать.

– Ради Бога, мама, ему же всего восемнадцать лет, – раздраженно возразила я.

– Дэвиду Ландау было десять, когда он решил, что станет юристом, – с горечью передразнил отца Мартин.

– Но это действительно так, – сказала мать.

– Ну и что? – стараясь говорить спокойно, спросила я. – Кому-то нужно для этого больше времени, кому-то меньше. Мартин ведь не какой-нибудь лоботряс, который целыми днями торчит у витрин со сладостями.

– Все равно, – помолчав, ответила мать, – надо понимать, что отец беспокоится. Тут его не в чем упрекнуть.

Мартин выскочил из кухни. Мы остались вдвоем и еще немного поговорили на эту тему почти без эмоций: мы никогда не ссорились, хотя меня не раз охватывало отчаяние от граничащего со слабоумием тупого обожания, с которым она относилась к отцу, но я старалась этого не показывать. Два упорных законника, оба со стороны защиты, ведущих вежливый спор в судебном заседании, которое никак не может вынести окончательное решение. Я пыталась ненавязчиво закрыть тему, когда раздался стук в дверь, затем вошел Дэвид и, обнаружив, что я еще не готова, сделал недовольную мину. Но, увидев, в каком настроении мы обе сидим за столом, тут же перестал изображать недовольство.

Мы взяли Мартина с собой в кино. Дэвид пригласил его, а я заплатила за билет, потому что по бесплатному пропуску могли пройти только двое. Денег у Мартина никогда не было. Он несколько раз пытался найти вечернюю работу, но безуспешно, а отец, согласившись выдавать ему небольшую сумму на карманные расходы, как правило, об этом забывал. Мы смотрели фильм с Джоном Гарфилдом, идолом домашних хозяек. Очень красивая девушка, мерзкий злодей – все как положено; на следующий фильм с Дороти Мак-Гуайр в главной роли мы не остались, поскольку Мартин должен был вернуться домой и лечь спать до возвращения отца.

Мартин трогательно благодарил нас за подобные вылазки. Не стоило благодарности: во-первых, мы оба любили его, во-вторых, его присутствие было нам на руку. Часто один из нас приглашал Мартина, чтобы подразнить другого: это стало частью глупой игры, в которой очки набирал тот, кто лишал другого удовольствия, даже если сам терял не меньше. Так что в тот вечер я сидела между ними в кино и делала вид, что не замечаю руки Дэвида, лежащей на спинке моего кресла. Потом мы зашли в кафе выпить кофе. Мартин был по-прежнему очень спокоен – такое взвинченное спокойствие, которое ни на минуту не позволяло нам забыть о происшедшем, хотел он этого или нет. Дэвид сделал попытку вывести его из уныния, заговорив о спорте – единственном, что могло расшевелить моего брата. Упомянул команду пловцов, в которую Мартин уже входил, и университетскую сборную по баскетболу, в которую тот надеялся войти в будущем году. В конце концов настроение Мартина улучшилось, но совсем не из-за того, что сказали Дэвид или я.