Джудит Росснер - Стремглав к обрыву

Я ушла домой ровно в шесть. После пятичасового сидения в конторе я не переносила городской транспорт. Иногда, правда, заставляла себя сесть в автобус, но чаще шла пешком вдоль Пятой авеню, через парк у 23-й улицы, пересекала ее и выходила на Вторую авеню. На Пятой были прелестные магазинчики: армянская ковровая лавка и магазин восточных художественных изделий, где были выставлены всевозможные резные шкатулки и богато украшенная медная утварь. А вот магазины на Второй авеню меня совсем не привлекали. Продукты, стекло, концентраты, лавочки со сластями, химчистки, кинотеатры, опять продукты. Когда я читаю в книгах о Нижнем Ист-Сайде, мне кажется, что я сама никогда там не была. Богатство окружающей действительности – яркая ткань, в которую любят драпироваться наши писатели, – если я и воспринимала его, то отчужденно, как хозяин фирмы воспринимает известие о болезни матери своей секретарши. Я встречала множество сделанных с любовью описаний «сладких» магазинчиков на Второй авеню: бутылки с газированной водой и самыми невероятными сиропами, горы грошовых леденцов в стеклянных витринах… Для меня эти лавчонки – место, где собиралась шпана со всей округи подразнить проходящих мимо девчонок, громко или не слишком, в зависимости от того, как ты им понравишься и сколько их самих (чем больше, тем они нахальнее).

По пути я на минуту заглянула в бакалейную лавку, чтобы повидаться с отцом. Он сидел за прилавком и читал «Пост». На меня не взглянул. Он никогда не отрывался от газеты, если заходил покупатель. Так он мстил судьбе за то, что он – большой и видный – сидит за крошечным прилавком (тогда отец казался мне крупнее, чем на самом деле), что он – мужчина с головой – вынужден тратить силы на работу в жалкой лавчонке, принадлежащей его младшему брату, который далеко не так красив, не так умен, не так энергичен, но каким-то образом умудрился скопить несколько тысяч в первые годы после эмиграции, пока еще не обзавелся семьей. Я попросила упаковку сушеного инжира, и тогда он поднял глаза от газеты и вышел из-за прилавка, чтобы поцеловать меня.

– У тебя усы чересчур длинные, – сказала я.

– А моя дочь, похоже, становится чересчур нахальной, – ответил он.

Выйдя из лавочки, я прибавила шагу, но за квартал до дома пошла медленнее: вдруг Дэвиду вздумается выглянуть в окно. Отца не было, поэтому брат скорее всего дома.

Он сидел за столом в кухне и читал какой-то журнал. Половина стола накрыта к ужину (для меня и для брата; он обычно ждал меня, а мать ела с отцом перед тем, как тот уходил к пяти в лавку). На другой половине лежала куча вещей для починки, которые поставлял матери так называемый друг семьи – владелец магазина поношенной одежды «Старое – как новое», получавший за каждую вещь впятеро больше, чем платил матери. Ее в кухне не было.

– Привет, старушка, – сказал Мартин, отложив журнал в сторону. Брат был высокий, как Дэвид, только потоньше, и красивый, в отца. Мать утверждала, что Мартин в свои восемнадцать выглядит совершенно так же, как отец, когда она с ним познакомилась, но они оба яростно это отрицали.

– И тебе привет. – Я шлепнулась на стул, впервые за весь день почувствовав усталость. – Где мама?

Он показал глазами на комнату родителей.

– Что, опять?

Он кивнул.

– Из-за чего?

– Неважно. Такая глупость, что и говорить не стоит.

– Не сомневаюсь. Но все-таки расскажи.

Он отодвинулся от стола вместе со стулом и качнулся назад, к стене.

– У меня сегодня в школе был разговор с нашим идиотом-куратором. Я рассказывал об этом маме. Отец читал. Я не думал, что он слушает, иначе и говорить бы не стал. Ты ведь знаешь, я никогда…

– Знаю-знаю. Дальше.

– А что дальше? Ни с того ни с сего он вдруг влез в разговор и стал на меня орать. Ну, сама знаешь, старая песня про…

Он замолчал, потому что вошла мать. Она уже не плакала, но глаза у нее были красные и припухшие, хотя держалась она так, словно ничего не произошло, в отличие от миссис Ландау, которая после каждой ссоры с Дэвидом напускала на себя вид великомученицы. Мать подала нам ужин – рагу с ржаным хлебом, – потом села к столу и принялась за штопку. Она не собиралась вмешиваться в разговор; она всего лишь, справедливости ради, хотела, чтобы точка зрения отца тоже стала известна.

– Продолжай, Мартин, – сказала она. – Мне ведь все слышно из спальни, и выходит, будто я подслушиваю.

Он покраснел.

– Так зачем тебя вызывал куратор? – спросила я его.

– Да ни за чем. Обычная бодяга в конце года: «Вы уже решили, какую выберете специализацию? Судя по вашим оценкам, если я не ошибаюсь… Может, вам нужна помощь, чтобы определить сферу ваших основных интересов?» Ну что, не чушь?