Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая

Домой Джерард и Мариса возвращаются около двух часов ночи.

Мариса на цыпочках проходит в детскую, чтобы убедиться, что сынишка спокойно спит.

Он лежит на боку, свернувшись клубочком и посасывая палец. Она ласково целует его в щечку. Мальчик хмурится.

В спальне Джерард уже снял рубашку, как обычно оставив в манжетах тяжелые золотые запонки. Мариса подходит к туалетному столику, снимает свои сапфировые серьги и колье и кладет их в наполненную до краев драгоценностями шкатулку. Она задумчиво смотрит на сверкающие камни.

– Джерард, мы действительно спекулянты?

Он медленно стягивает с себя брюки.

– Идиотское слово. Если этот солдафон и дальше будет распускать язык, он дождется: яйца ему точно кто-нибудь оторвет.

– И все же, спекулянты?

– Конечно нет, – раздраженно говорит Джерард и идет в ванную.

Она снимает блестящее вечернее платье и вешает его в шкаф. Садится перед зеркалом. Внимательно рассматривает свое отражение. Ее лицо чистое и гладкое. Оно по-прежнему выглядит юным и невинным. И ее фигура тоже все еще стройная и подтянутая.

Когда Джерард выходит из ванной, Мариса, глядя на него в зеркало, кротко улыбается ему.

– Этот офицер испортил тебе вечер, да? – спрашивает она.

– Не меня он оскорбил – хозяйку дома. Отложив в сторону щетку для волос, она поворачивается к мужу.

– Мы так богаты, Джерард. Даже богаче, чем когда-либо могли мечтать об этом. И все это благодаря войне, верно?

– Ну и что?

– Тот человек при всех назвал нас спекулянтами. Это такое отвратительное слово…

Джерард подходит к жене и одним пальцем поддевает из ее шкатулки длинные бусы из кроваво-красных рубинов.

– А тебя в самом деле это волнует?

Она чуть заметно улыбается и нежно гладит свои камни.

– Нет. Вообще-то мне на это наплевать.

Он целует ее, затем ложится в постель и берет в руки книгу.

Мариса снимает с себя белье и уже голая направляется в ванную. Через несколько минут она тоже ложится в постель и прижимается к мужу. Она закрывает глаза, в мыслях возвращаясь к прошедшему вечеру. Женщины… Все эти женщины… Они так и льнут к Джерарду…

Она прекрасно знает о его изменах, и они ее не слишком-то волнуют. Ведь, в конце концов, она же итальянка и воспитана в семье, где супружеская верность не считалась добродетелью. Ее отец был точно таким же.

Зато Джерард, надо отдать ему должное, очень щедр, он буквально осыпает ее подарками. О ее сокровищах в Севилье уже ходят легенды. И у них великолепный дом с дюжиной слуг. У них изысканная мебель, изумительные картины, тончайший фарфор, дорогие ковры. У них обширные связи, и сильные мира сего их просто обожают. Они на гребне волны, и эта волна будет нести их еще долго-долго.

Нет, решает Мариса, ей наплевать на то, что они спекулянты. И, покуда волна не разбилась о берег, ей вообще на все наплевать.

Барселона

Ничего подобного в ее жизни никогда не было. И никогда уже не будет.

Любовь, словно буря, обрушилась на Мерседес. Она прорвала ее оборонительные укрепления, до основания разрушила ее прежде неприступную крепость, сделала ее своей пленницей. Власть любви оказалась несравнима ни с какими другими эмоциями: ненасытная, она захватила ее целиком и полностью.

У Шона О'Кифа было лишь две недели отпуска. И все свое свободное время они проводили в той огромной постели. Но иногда, несмотря на ее беспредельное счастье, Мерседес посещали горестные мысли о Матильде и Хосе Марии. Вспоминая то, что было у нее с этими людьми, она не могла отделаться от ощущения, что ее отношения с ними отличались какой-то особой хрупкостью, какой-то утонченностью.

Шон О'Киф был сильным и неуемным. Он как бы захватывал все ее существо, все се чувства. Иными были его ласки, да и сам он был иным – опытным, уверенным в себе, в то время как Хосе Мария был щуплым и робким, а Матильда – словно сделанная из какого-то мягкого материала. На теле же Шона вообще не было мягких мест. У него во всем чувствовалась твердость и мощь. Да, он ласкал Мерседес там же, где когда-то ласкала ее Матильда. И все же его прикосновения отличались от прикосновений монашки, как солнце отличается от луны.

«И Хосе Мария, и Матильда уже давно покоятся в земле, – с грустью подумала Мерседес, – а я вот живу». Она ощутила, как ее сердце сжалось от какого-то странного чувства – скорби и ликования одновременно. Матильда предвидела это. В конце концов все, что между нами было, уже перестанет для тебя что-либо значить.