Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая

– Возьми меня, – прошептала Мерседес. – Да… да… возьми меня!

Шон О'Киф навалился на нее сверху, раздвигая ногами ее бедра. Она неотрывно смотрела ему в лицо широко раскрытыми, полными решимости глазами. И вновь она, как в первый раз, изумилась его неотразимой мужской красоте. Ну прямо-таки самец! Она ощутила почти болезненное влечение к нему, словно у нее в груди разверзлась кровоточащая рана. Господи, заживет ли когда-нибудь эта рана?

Американец подсунул руку ей под поясницу и слегка приподнял таз, чтобы было удобнее войти в нее.

Мерседес почувствовала дикую боль и закричала. А он входил в нее все глубже и глубже, с неудержимым напором разрывая ее плоть. Она выгнулась дугой, но боль не отпускала еще некоторое время и лишь затем начала притупляться. Между ног сделалось как-то сыро. Она открыла глаза, на которых сейчас дрожали бусинки слез, и увидела, как изменяется выражение его лица.

– Мерседес… – Он приподнялся на локтях и сверху вниз посмотрел на нее. Затем осторожно подался назад и сел. Включил маленькую лампу, стоявшую на тумбочке возле кровати. В ее тусклом свете они уставились друг на друга. – Вот черт, – ошарашенно произнес Шон О'Киф. – Да ты, оказывается, девственница!

– Была, – уточнила она.

– Я думал… когда ты сказала… – Он был явно обескуражен.

Ей стало почти жаль его.

– Что уж теперь – дело сделано.

– Но, если бы я знал… я бы не стал переть, как бык на ворота!

– А разве бывает иначе?

– Ты вся в крови.

Мерседес встала. Ноги ее дрожали не меньше, чем во время артобстрела на фронте. Она прошла в кухню, обтерлась и вернулась в спальню с тазиком теплой воды.

– Я подумал, ты придешь со своей пушкой и пристрелишь меня, – хмуро проговорил он.

– Теперь уже поздно. – Мерседес села на край кровати и принялась смывать с него кровь, с любопытством разглядывая орудие, лишившее ее невинности.

Член американца все еще был напряжен. На конце его покрывали складки кожи, которая, оттягиваясь назад, обнажала лоснящуюся головку.

– Остроумно придумано, – сказала она, осторожно сдвигая пальцами кожу.

– Это мое собственное изобретение, – с серьезным видом проговорил Шон. У него было великолепное тело. Сильное, гладкое. В нем все было прекрасно – и могучая грудь, и темные соски, и даже грозно торчащий пенис, который она держала в руках.

Он провел рукой по бедрам Мерседес, потом просунул ладонь ей между ног. Она чуть заметно вздрогнула. Однако его движения были нежными и крайне осторожными, прикосновения пальцев – умелыми, знающими, эротичными, разжигающими желание.

– Так приятно, – прошептала она.

Он знал, где находится то самое, сокровенное место, знал, как нужно ласкать, как разбудить страсть Ее живот затрепетал.

– Иди ко мне, – застонала она.

– Может быть, тебе лучше немножко подождать?

– Нет. Иди ко мне.

Он снова вошел в нее. На этот раз боль была сладостной. Движения Шона становились все более сильными, но не грубыми. Она испытывала какое-то ошеломляющее чувство, о существовании которого прежде даже не подозревала. Старая кровать лишь жалобно скрипела.

Ожившая в ней страсть, вновь разбудила почти забытые жгучие воспоминания. Ей казалось, что Шон О'Киф как бы стирает оставленный на ее теле Матильдой невидимый след, стирает навсегда. Ее соски затрепетали, затвердели. Царивший в голове хаос сменился жаждой достичь четко обозначенной цели.

Лицо американца было сосредоточено, зеленые глаза неотрывно смотрели на Мерседес. Она двигалась в такт ему. Волны эмоций все нарастали, усиливались. Ей никогда даже в голову не приходило, что она могла так желать мужчину. Могла быть такой голодной. Могла так стремиться удовлетворить свою страсть.

И вдруг всем своим существом она словно окунулась в кипяток и, сотрясаясь в конвульсиях, выгнулась на кровати.

Она что-то закричала, ослепнув от хлынувших из ее глаз слез, и, когда Шон О'Киф, повторяя ее имя, обессиленно рухнул на нее, вцепилась в него, словно ее могла смыть штормовая волна. А он, казалось, совершенно позабыв о своей силе, так стиснул ее в объятиях, что она едва не задохнулась.

Затем он еще раз содрогнулся всем телом и расслабился.

– Ты чудо, – прошептали его губы. – Чудо. Чудо.

Севилья

Роскошный ужин, на который собрались роскошные гости.

Сегодня герцогиня дает великолепный банкет. Просто не верится, что где-то все еще идет война.

Правда, многие из приглашенных одеты в военную форму. Женщин меньше, чем мужчин. В эти дни в Севилье слоняются без дела так много офицеров, что почти невозможно устроить прием, где дам было бы столько же, сколько кавалеров.