Мартина Коул: Две женщины

Воздух в тюремном фургоне был горяч и влажен. Зной летнего дня, накаляя металлическую обшивку, превращал внутреннее пространство в подобие парилки. Сьюзен Далстон ощутила, как капля пота стекла вниз по ложбинке между грудей, щекоча кожу. Она устало опустила голову и закрыла лицо руками.

– Нельзя ли попить чего-нибудь холодненького? Хоть глоток?

Офицер тюремной охраны презрительно мотнула головой:

– Почти приехали. Подождешь.

Сьюзен наблюдала, как охранница нарочито медленно, словно желая продлить удовольствие, сделала большой глоток из банки с пепси-колой, а затем издевательски причмокнула губами. Подавив сильное желание дать наглой суке в морду, заключенная отвела глаза и стала смотреть в пол. Мордобой оказался бы гадине только на руку. Сьюзен Далстон была осужденной, а значит, в полной власти этой женщины. Подняв голову, она посмотрела охраннице прямо в глаза и усмехнулась.

– Чего смешного?

Сьюзен грустно покачала головой:

– Просто жалко мне тебя, бедняжку. В такую жару замурована в этой душегубке. Правда ведь, несправедливо? И потом еще тащиться обратно в Дарэм. Тяжелый денек, так ведь?

Офицер охраны кивнула:

– Да, но сегодня вечером я буду лежать в своей любимой кроватке, глядеть в ящик и ласкать шишечку моего муженька. А тебя что ждет? Мне хотя бы есть к чему стремиться.

«Душегубка» резко остановилась. У Сьюзен саднило кожу на запястьях. Сьюзен знала, что с нее вполне могли снять наручники, но не надеялась на такую милость. Дэнби была сволочная вертухайка, так все говорили. Сьюзен не желала унижаться перед ней, тем более что Дэнби все равно откажет и получит от этого огромное удовольствие.

Сьюзен мотала пожизненный срок за убийство и давно привыкла к мысли, что тюремщики должны быть именно такими тварями, как Дэнби. Они открыто наслаждались своей властью над заключенными. В какой-то степени Сьюзен понимала эту женщину. Болтали, что муженек у Дэнби большой ходок по женской части, дети-школьники плохо учатся, а дом, в котором они жили, за неуплату мог в любой момент перейти к другому хозяину.

Вертухаи сплетничали друг о друге почище заключенных.

Сьюзен понимала, что унижать окружающих служило своего рода отдушиной для бедолаги Дэнби. В конце концов, такова человеческая натура. Надо же Дэнби как-то тянуть лямку своей скотской жизни и зверской работы.

Фургон снова тронулся, и у Сьюзен вырвался вздох облегчения. В Лондоне уличное движение просто ужасное, особенно после полудня. Ее запихнули в фургон в пять тридцать утра, и с тех пор ей только один раз позволили сходить в туалет и перекусить. У Дэнби с собой был огромный пакет с едой, будто она собралась на пикник. Тюремщица жрала и пила от пуза, прекрасно зная, что Сьюзен не может поесть, скованная по рукам и ногам наручниками и кандалами.

Зарешеченное окошко приоткрылось, и грубый мужской голос протрубил из кабины:

– Почти на месте, девочки. Еще минут десять – и мы наконец сможем размяться.

Он оставил окошко открытым, и до Сьюзен донеслась мелодия песни Дэвида Боуи «Жизнь на Марсе». Закрыв глаза, она тяжко вздохнула.

Дэнби вперила в нее острый взгляд.

– Далстон! – внезапно шепотом позвала она. Открыв глаза, Сьюзен вовремя успела отвернуться – брызги пепси-колы, оставшейся на дне банки, едва не попали ей в лицо. Темная жидкость залила светлый арестантский комбинезон.

– Тебя не выпустят, не жди, уж я об этом позабочусь.

Опустив голову, Сьюзен снова стала смотреть в пол. Вскоре тюремный фургон остановился у главных ворот тюрьмы Холлоуэй. Минут пятнадцать ничего не происходило, но наконец дверь фургона открыли. Дэнби почти волоком вытащила заключенную из машины, и теперь Сьюзен стояла, подставив лицо свежему ветерку. Ее охватило чувство пустоты и безнадежности.

Мрачный фасад тюрьмы не предвещал ничего хорошего. Он говорил о том, что ожидало Сьюзен за стенами этого здания: прочно запертые двери, грохот железных запоров, лязг ключей. Такой будет ее жизнь отныне и навсегда.

Сьюзен провела в заключении уже два года и могла бы свыкнуться с тюремным существованием. Но неудачная апелляция – мимолетный луч надежды на освобождение, который мелькнул и потух, – оказалась для нее окончательным приговором. Только теперь она осознала с предельной ясностью, что ее ждет.

Сьюзен знала, что ей никогда не выйти на волю, если она не расскажет, как все было на самом деле. В то же время она знала, что никогда не сможет об этом рассказать. Она никогда и никому не сможет рассказать всей правды! Все происшедшее так страшно, так еще живо в ее памяти! Говорить об этом просто невозможно. Есть вещи, которые человек должен навсегда похоронить в своей душе.