Джулия Гарвуд - Рискованная игра

– Но, отец, вы еще не знаете, в чем заключаются мои грехи, как же можете отказывать мне в отпущении?

– Перечисление грехов ничего не меняет.

– Ошибаетесь. Год назад я признался священнику в том, что собираюсь сделать, но он не поверил, пока не стало слишком-поздно. Не совершите такой же ошибки.

– Откуда вам известно, что священник не поверил?

– Он даже не попытался меня остановить, вот почему.

– Сколько времени вы принадлежите к католической церкви?

– Всю жизнь.

– В таком случае вы знаете о тайне исповеди. Обет молчания свят. Каким же образом он сумел бы остановить вас?

– Он мог найти способ. Тогда я только… тренировался и вел себя крайне осторожно. Помешать мне было легче легкого, так что во всем виноват он, а не я. Теперь все куда сложнее.

Том отчаянно старался понять, что имеет в виду незнакомец. Тренировался? Но в чем? И каким образом священник мог ему помешать?

– Я думал, что сумею сдержать, – продолжал кающийся.

– Что именно?

– Потребность, желание.

– Нельзя ли немного подробнее?

– Ее звали Миллисент. Милое старомодное имя, не считаете? Друзья звали ее Милли, но я предпочитал Миллисент. Правда, я и не был тем, кого можно назвать другом.

И снова взрыв смеха прорезал неподвижный воздух. На лбу Тома выступили крупные капли пота, хотя по спине прошел ледяной озноб. Он боялся того, что может услышать, но все же был обязан спросить:

– Что случилось с Миллисент?

– Я разбил ее сердце.

– Не понимаю.

– А что, по-вашему с ней случилось? – нетерпеливо бросил мужчина. – Я убил ее. Омерзительно грязная возня: повсюду кровь, я весь ею залит, с ног до головы. Подумать только, каким я тогда был неопытным! Методика совершенно не разработана. Понимаете, когда я исповедался, Миллисент еще была жива. Я был на стадии разработки плана, и священник еще успевал остановить меня, но не подумал и пальцем о палец ударить Я сказал ему, что собираюсь сделать.

– Но объясните, как бы ему удалось остановить вас?

– Молитвой, – скучающе хмыкнули за занавеской. – Я просил его молиться за меня. Но он либо не сделал этого, либо не проявил должного усердия, и что же? Я все-таки прикончил ее. Жаль, конечно. Такая хорошенькая штучка: куда красивее остальных.

Господи Боже, значит, были и другие? Сколько?

– И сколько же преступлений вы…

– Грехов, отец, – перебил незнакомец. – Я совершал смертные грехи, но смог бы противиться искушению, если бы священник мне помог. Но он не дал мне того, в чем я нуждался.

– В чем же вы нуждались?

– В прощении и отпущении грехов. Но он отказался.

Мужчина внезапно грохнул кулаком по решетке. Ярость, так долго тлевшая в нем, наконец вырвалась с нечеловеческой силой, но не помешала в ужасающих деталях описать все, что случилось с бедной невинной Миллисент.

Том был ошеломлен и изнемогал от ужаса. Иисусе, что же теперь делать? А он самонадеянно похвастался, будто ничто не сможет рассердить или шокировать его! Но разве он мог предположить, что незнакомец так сладострастно будет описывать издевательства над несчастной жертвой?

Ненавидь грех, а не грешника…

– Постепенно я вошел во вкус, – сообщил безумец.

– И скольких женщин вы убили?

– Миллисент была первой. Были и другие романы, и стоило' моей возлюбленной разочаровать меня, приходилось причинять ей боль, но я никого не убивал. Правда, после того как я встретил Миллисент, все изменилось. Я долго следил за ней и все сделал идеально.

До сих пор он говорил спокойно, но теперь сорвался на рык.

– А потом она предала меня, совсем как те, другие. Воображала, что может обманывать меня с другими мужчинами, а я настолько слеп, что ничего не замечу! Я не мог позволить ей терзать меня! Пришлось наказать ее.

Он шумно, раздраженно вздохнул и, злобно хмыкнув, пояснил:

– Я прирезал сучонку год назад и похоронил глубоко, так глубоко, что никто и никогда ее не отыщет. И теперь обратной дороги нет. Нет уж, сэр. Я и понятия не имел, как будоражит душу и волнует убийство. Заставил Миллисент молить о пощаде на коленях! И, клянусь Богом, она подчинилась. Визжала, будто свинья, и эти вопли до сих пор греют сердце. Я возбудился, возбудился так, как никогда в жизни, поэтому, чтобы продлить удовольствие, был вынужден помучить ее еще, вы меня понимаете? Когда я покончил с ней, радость несла меня как на крыльях. Что же вы молчите, отец? Почему не спросите, раскаиваюсь ли я в своих грехах?

– Я и без того вижу, что нет.

Удушливая тишина вновь наполнила исповедальню. И снова этот голос змеиным шипением вполз в тесную каморку: