Галия Мавлютова - На качелях любви

– Даша, ведь вам доверили ответственную работу, – с укором произнесла Марина Егоровна.

Она уже очнулась от обморока, ей по штату положено первой начинать разборки с подчиненными. Далее следует очередь Ларисы Петровны, после нее в неприятный диалог вступает Олег Александрович. Сказано – тройка, целый трибунал, а не начальство.

– Знаю-ю, – прошептала я, стискивая в руках надорванные конверты.

Лишь бы не рассыпались, только этого мне не хватало. Билл Гейтс давным-давно изобрел мудрую систему, весь цивилизованный мир переписывается посредством электронной почты. А я разбираю немыслимые каракули, бисерные почерки, витиеватую вязь и прочие виды и способы каллиграфического искусства. Двадцать первый век бурно стремится вперед, в безвременье, лихорадочно отсчитывая дни, недели, месяцы и годы. Доколе же мне мучиться с доморощенными грамотеями? Мне хотелось выпрямиться, расправить плечи и крикнуть изо всех сил: «Доколе?» Но меня опередили, не дали вырваться вперед.

– Даша, вам письма курьер приносит? – прозвучал баритон Олега Александровича.

– Да, Динка, с хвостом, – пробормотала я, прижимая к животу пачку писем и пытаясь вжаться вместе с ними в пол, чтобы больше не мучиться на плахе.

– А вы в журнале расписываетесь? – присоединилась к общему хору обвинителей Лариса Петровна.

– Где, в каком журнале? Нет, не расписываюсь, – сказала я, похолодев от ужаса.

И Динку привязала к ситуации, прямо за конский хвост. А у нее сессия на носу. Если она не сдаст зачеты, ее отчислят. «Академку» Динка уже проходила. Она уже седьмой год учится, никак окончить не может какое-то несчастное учебное заведение без названия. Вряд ли Динка способна запомнить его полное название.

– В редакции есть разносная книга, – ласково обратилась ко мне Марина Егоровна. Таким любезным тоном только с тяжелобольными и сумасшедшими разговаривают, – вся почта регистрируется в журнале. А курьер не имеет права отдавать вам почту без регистрации.

Незаметно появился еще один крайний. Бедная Динка заочно горела фиолетовым пламенем. Я – синим, а она – фиолетовым, ведь не могут две полноценные и красивые девушки гореть одинаковым цветом. Ни виртуально, ни явно.

– Но у меня вся почта обычная, она же идет без регистрации, – слабо пискнула я.

Я точно не знала, что должен делать курьер и какие входящие документы подлежат регистрации, но мне нужно было защитить честь нашего газетного мундира. Олег Александрович нежно и мягко улыбнулся. А у меня мигом выпрямилась спина. Я встала в стойку, как гончая, своим внешним видом подтверждая избитый постулат, что все мы когда-то вышли из животного мира.

– Все письма, как входящие, так и исходящие, регистрируются в курьерском отделе, – сказал Олег Александрович, – мы проверили журналы и выяснили, что у вас в работе должно находиться письмо из Иванова.

Далось им это Иваново, что они там собрались делать, с кем хотят переписываться? Может, взять и крикнуть что есть мочи: «Далось вам это Иваново!» – и гордо удалиться с мучительной Голгофы прямиком на гору Фавор. Нет, нельзя кричать, эти не поймут. Это же «особая тройка», карающая мечом и дланью любого, осмелившегося нарушить законы корпорации. Я срочно заткнулась. Мне сразу стало легче. И дышать, и существовать. Ведь в царственном кабинете я не жила, здесь тоскливо тянулись роковые минуты моей производственной деятельности. Эти минуты можно внести в графу – издержки профессии. Кстати, эти издержки неплохо оплачиваются. Можно потерпеть. Немного. Совсем чуть-чуть осталось.

– А что там? – сказала я, заглядывая в стальные глаза Олега Зимина.

И фамилия у него зимняя, и глаза холодные, и сам он несколько отстраненно держится с окружающими, как бы абстрагируясь от реальной действительности, но на дне стального озера скрывается легкая усмешка, добрая, теплая. Она на самой глубинной глубине прячется, но я ее вижу и чувствую, ощущаю. Мне тепло с ней, ладно и складно, как будто я в детство окунулась на минутку.

– А что там? – повторил он за мной.

Получилось смешно, будто мы дразнились, как в детстве, играя в повторялки.

– В письме? – сказала я, заглядывая ему в глаза.

Мне хотелось проникнуть на дно, в глубину, туда, где полыхал огонь, серый, жесткий, плавкий. Такой огонь плавит тугие металлы, превращая золото в жидкую струйку солнечной жидкости. Ковшик наклонится, струйка нечаянно прольется и уйдет глубоко в землю, заляжет там и проспит в тепле еще несколько тысячелетий. На дне души Зимина было интересно. Там горели огни, полыхали костры, а снаружи громоздились ледяные глыбы. Я погрузилась еще глубже. Отодвинула рукой льдину и шагнула в доменную печь чужого внутреннего мира. Олег Александрович вздрогнул. Чувствительный мужчина, однако.