Кэти Летте: Родовое влечение

Несколько студентов прильнули носами к окну в палату. Я вижу, что в их глазах отражается настороженность, но это чувство ни к кому не относится. У них глаза торговцев наркотиками, которых я видела в Сохо. Иоланда накладывает мне на лицо треугольную резиновую маску. Положив руку на живот, она предсказывает очередную схватку.

– Теперь вдохните, два, три.

Из баллона со змеиным шипением вырывается газ.

Сделав глубокий вдох, я отбрасываю маску. Если бы я могла говорить, я бы сказала, что давать женщине закись азота во время схваток – все равно что кормить больного аспирином во время ампутации ноги. Эта мысль вызывает у меня истерический смех. Вот что происходит, когда у ныряльщиков случается кессонная болезнь: они тонут и хохочут.

В палату врывается акушерка. Она измеряет мне давление. И слушает сердцебиение плода.

– Я скоро приду, – говорит она. – Вам что-нибудь надо?

Да. Обратный билет до Сиднея. Мою прежнюю талию. Мужа.

– Мне нужно болеутоляющее.

– Нет, милочка. У вас все в порядке. – Иоланда собственнически отгораживает меня от остального мира. – Она типичная мамочка с Запада, – поясняет она акушерке. – Мы справимся.

– Мне нужно обезболивающее! – Ну почему людям так нравится это идиотское движение «За естественные роды», без обезболивания и только лежа, как повелела мать-природа? Разве на приеме у стоматолога кому-нибудь придет в голову сказать: «Мне нужно выдернуть зуб. Давайте сделаем это естественным образом»? По-моему, естественные роды – это то же, что и естественная аппендэктомия. Мать-природа – плохая повитуха. Что касается меня, то я хочу рожать неестественным образом. Но я лишена возможности заявить об этом. Потому что меня опять затягивает в кокон боли. В туннель, где время растягивается. Где секунды превращаются в жизнь. А часы – в бесконечность.

Меня разрывает от боли. В окно я вижу стены старой больницы, с которых мне усмехаются горгульи. Серое небо такое же, как я, вздутое, готовое вот-вот прорваться.

– Лед. Дайте лед.

Из больничного радио раздается набившая оскомину мелодия. Не знаю, что хуже: испытывать боль при схватках или рожать под творения Берта Бакара.

– Она еще не показалась?

– Раскрытие три сантиметра, – сообщает акушерка, стягивая резиновые перчатки. – У вас, милочка, впереди еще долгий путь.

– Обезболивающее!

Я попала в каменный век – вот что произошло со мной. В доисторические времена. Разве в конце двадцатого века такое могло бы случиться? Да к тому же с женщинами, которые пользуются автомобильными радиотелефонами и компакт-дисками и посещают семинары на тему «Сексуальные домогательства на рабочем месте»!

Иоланда пожимает мне руку.

– Это только первый этап, милочка. Самый легкий.

Я отдергиваю руку.

– Мне нужно обезболивающее! Таблетка! Я вспоминаю один из уроков Иоланды.

Когда демонстрационная кукла проходила через пластмассовую шейку матки, шейка сдвинулась. Вот что мне нужно. Такой же таз «с секретом». И побыстрее.

– Послушайте, Мэдди, лекарство проникнет через плаценту и попадет малышу в кровь.

Все занятия по предродовой подготовке, которые я посетила, все книги и экскурсии по больнице, видеофильмы – короче, ничто и никто не открыл мне правду о родах. Нас потчуют не фактами, а фикцией.

– Таблетку!!

– Ребенок станет вялым и апатичным, будет плохо есть. Хоть кормить-то его вы собираетесь естественным путем, а, Мэдди? Нужно, чтобы ему передался ваш иммунитет.

Ах ты, чертова сука, да передам я свой иммунитет! Невосприимчивость к английским мужчинам. Моя дочь всегда будет нечувствительна к надоевшим своими плоскими шуточками англичанам с лошадиными зубами, бедрами, похожими на шарикоподшипник, и откляченной задницей.

– Они хотят дать вам валиум. – В голосе Иоланды звенит паника. – Он подействует на память.

Отлично, тогда я, возможно, смогу забыть его. Алекс говорил, что мечтает стать таким отцом, который по плачу малыша сумеет понять, голоден ли он, плохое ли у него настроение, устал ли, хочет ли в кроватку. Он говорил, что мечтает научиться определять, кто из детей предпочел червяков шпинату. Кто и что забыл помыть. Где потеряли одну перчатку. Он говорил, что нужно переделать известные американские шоу типа «Папа лучше знает» и назвать их «Папа ничего не знает. Ни капельки. Абсолютно ничего». Он говорил, что мы будем очень-очень счастливы. Именно в этом и заключалась одна из причин, побудившая меня влюбиться в него. А общие дети были частью основного пакета.