Татьяна Туринская: Сволочь ты, Дронов!

— Я, Володенька, старая совсем, давно седьмой десяток разменяла, с первого раза не всегда понимаю. Ты вот все про два года говоришь, а прошло четыре. Где ж она, Москва-то твоя?

Дронов усмехнулся:

— В прошлом, мать, в прошлом моя Москва. Как и Аля. Мне ж без нее ничего не нужно, ни Москвы, ни каких других радостей жизни. Развелся я с Валентиной, мать. Сразу, как Аля уехала, и развелся. Смысла уже вроде как и не было, но не мог больше. Просто не мог. Видеть Валентину не мог, понимаешь? Потому что если бы ее не было, я бы Альку не отпустил. Глупо так все вышло… Ну а раз развелся, кто ж меня в Москву теперь переведет? Госкомспорт по сей день без меня обходится. Меня ж ее дядька сразу предупредил — помогать буду до тех пор, пока ты будешь с Валентиной. Не стало Валентины — не стало и волосатой руки.

— Вот оно что, — протянула Анастасия Григорьевна. — А я то думала, что она просто к матери поехала так надолго.

— Так она и поехала к матери, — подтвердил Дронов. — Только насовсем. Дети со мной остались — что им в деревне делать? Пропадут. На каникулы ездят — и хватит. Маринка уже совсем взрослая, заневестилась уж. Еще год-другой — и замуж выйдет. А мы уж с Матвеем вдвоем останемся.

Опять воцарилась тишина. Дронов только поглаживал журнал, любовался глянцевой Алькой. А Анастасия Григорьевна недоуменно хлопала глазами. Потом спросила:

— И что? Дальше-то что?

— Как что? — удивился Дронов. — А дальше — всё. Валентина — в деревне, мы с детьми здесь. Работаю все там же — чего еще? Все нормально, мать, все нормально.

— Всё?! — воскликнула Анастасия Григорьевна. — Дурак ты, Володенька! Ты же должен был раньше обо всем рассказать! Алька ж ничего не знает! Знала бы — сроду за Загорульку своего не пошла. Надо ей сообщить. Что ж ты не поехал, не забрал, не объяснил?!

— А зачем? — как-то преувеличенно спокойно ответил Дронов. — Что это меняет, если она меня ненавидит?

— Ну что ты такое говоришь, глупый?! За что ж ей тебя ненавидеть?

— За то что я, мать, для нее суррогат, бурда в брикетике. За то, что молодость у нее украл. За то, что свиданий у нее из-за меня не было. За то, что видела во мне не мужика, а отца. За то, что слишком дорого платила за удовольствие иметь такого папашу. В общем, хватает, мать, хватает.

— Но ведь всё не так! Она же просто ничего не знает! Надо поехать к ней, рассказать, она поймет, вот увидишь!

Дронов печально покачал головой:

— Нет, мать. Никогда еще Дроновы ни у кого любовь не вымаливали. И я не буду. Не нужен — значит не нужен.

Мать таки не выдержала, решила самостоятельно расставить точки над 'і'.

— Он гордый, понимаешь, Алька? Он просто очень гордый, он не может выпрашивать твою любовь, как милостыню. Он развелся, доченька, потому что без тебя ему никакая Москва не нужна! Брось ты своего Загорульку — ты ведь его не любишь.

Алька, потрясенная услышанным, молчала. Так вот о каких двух годах он твердил! Вот почему не особенно прятался от Валентины — ведь у них стены общие, вентиляция общая, при желании многое можно было бы услышать. А он и не таился никогда, даже если Алька громко называла его по фамилии. Он просто никогда не воспринимал Валентину серьезно!

И что это меняет? Фиктивный брак? Как бы не так, в фиктивных семьях дети не рождаются. Даже если Маринка и не его дочь, то Матвей — плоть от плоти, кровь от крови Дронов. А значит, пусть не особо дружная, но семья была. А Алька ее разбила. Ирония судьбы — она убежала от Дронова в Москву только для того, чтобы не разбивать семью, и своим отъездом только ускорила их развод! Так что, ей не нужно было уезжать? Надо было остаться с Дроновым? И спокойно смотреть, как разрушается чужая семья? По-прежнему встречаться с Валентиной в подъезде нос к носу, сталкиваться на лестничной площадке, и здороваться, как ни в чем ни бывало, пряча взгляд? Или наоборот — дерзко глядя на нее и усмехаясь под ее испепеляющим ненавистью взглядом?

Кто знает? Может, так и надо было поступить. Но ведь она не знала! А если бы знала? Уехала бы? Конечно, теперь трудно с уверенностью сказать, как бы она поступила, но скорее всего, осталась бы с Дроновым. И до конца дней сомневалась бы — правильно ли поступила? Потому что все равно ощущала бы себя виновницей развода. Значит, хорошо, что уехала. Значит, так было нужно.

А Дронов? Каков, а? Ведь ни словечком же не обмолвился, ни намеком! Тогда какие претензии он ей может предъявлять, если кругом сам виноват? Почему не рассказал, почему не развелся сразу, еще при Альке, почему не приехал за ней в Москву? Конечно, нелегко бы им пришлось, Загоруйко не принял бы их двоих на постой в своей квартире. Но ведь у Дронова родители в Москве, а значит, у них бы не было непреодолимых препятствий. Мог, мог ведь приехать, просто не захотел! Потому что он — гордый! Он — гордый, а она — дерьмо собачье? Ну, хватит — она и так всю жизнь первая с ним мирилась. А теперь что, она опять должна бежать к нему побитой собакой?!