Елена Холодная - Ночной принц и я

— Саш я хочу домой. Пожалуйста

— Бэмби, потерпи. Ещё денек. Еще один маленький денек, котенок.

— Хорошо. Как прошла пуля?

— Чуть задело легкое, но ничего, теперь все в порядке. А ты отключилась из-за боли. Мы думали ты погибнешь.

— Так просто ты от меня не отделаешься, — я нахмурилась. — Или тебе хочется стать вдовцом так сильно?

— НЕ побывав мужем? — рассмеялся он. — Никогда.

Он наклонился ещё ниже, прикоснулся губами ко лбу, щекам, проложил дорожку ко рту и наконец поцеловал. Нежно, совсем легко, но в тоже время, словно отдавая частичку своей души мне. Он гладил одной рукой мое плечо, а другой зарылся в мои волосы. Я вдыхала его запах и чувствовала, словно ещё раз оказалась в ноябре, на том катке, где все было просто и понятно. Лекс пах яблоками, холодом и крепко сваренным кофе. Это сочетание рождало небывалый жар внизу живота, словно там была жаровня с углями.

— Тшш, Бэмби! — любимый заметил мои сверкающие глаза. — Не тут.

Через два дня мы выписывались. А я не могла поверить — что все закончилось. Больше не будет перестрелок, похищений и покушений. Мы заживем как обычные люди. Ну не совсем обычные… Но просто, спокойно. И мне это не надоест.

Лекс вынес меня из больницы на руках и помог сесть в джип, а затем укрыл меня пледом.

— Я не замерзла, — робко запротестовала я.

— А Пашка сказал что ты не должна простывать, — он ещё раз поправил покрывало. — Это теперь закон.

Этим же вечером состоялся некий праздник, посвященный окончанию моего лечения. Меня торжественно вкатили на каталке, одетую в свободную блузку и белую до пола юбку, а потом Лекс бережно усадил меня в кресло. Я скривилась. НЕ инвалид же! Однако с некоторых пор мои решения не имели тут веса, а поэтому мне приходилось только вздыхать и не противиться.

— Я кое-что тебе приготовил, — шепнул мне Лекс, когда все скопом сделали мне комплименты и выразили сове удивление моим быстрым выздоровлением. — Тебе понравится.

Он подозвал одного из охранников и что-то тихо сказал ему. Парень кивнул и минуту спустя в зал вошел священник в праздничной белой рясе, а затем слуги внесли алтарь, расстелили белую дорожку, а мне поднесли белую фату и венок из лилий, Мигуми быстро соорудила из всего этого подобие свадебного наряда и напоследок сунув мне букет из тех же лилий.

— Что это? — шепотом спросила я, когда Лекс вел меня к алтарю.

— Ты же хотела выйти замуж, — улыбнулся он. — Сейчас пройдет короткая церемония, а позже будет официальная. В белом платье и так далее…

И через пять минут мы уже целовались как муж и жена. Разве можно выразить все моё ликование, мое счастье, которое затопляло всю меня. Мне хотелось петь, танцевать, и целовать его. Я замужем…

— Я ЗАМУЖЕМ!!! Я НАКОНЕЦ — ТО ЗАМУЖЕМ! — кричала я несколькими часами позже на балконе, распахнув руки и подставив лицо ветру. И смеялась, а потом снова кричала. А когда подошел Лекс мы целовались под звездным небом, и я была пьяна от этого счастья. Я смутно помню как он меня раздевал, целуя каждый сантиметр обнажающегося тела, как восхищался моей обнаженной фигурой, и как заглушил первую боль чувственным поцелуем…

А через два месяца я проснулась одна в холодной постели, без записки или объяснений отъезда. Меня бросили…

Эти полгода прошли в ожидании звонка. Он уехал, не позвонив, не оставив записки. Лишь завещание, по которому все переходило мне. Клубы, дом. Я осталась совершенно одна, с четырехмесячной Настенкой на руках и подозрением на беременность, о котором боялась сказать даже маме. Совершенно была растеряна, угнетена и подавлена. Я не понимала что творится вокруг меня. Да и не было мне ни до кого дела. Я лелеяла свое горе, сначала пыталась его найти, но не друзья, ни отец не знали, куда делся Лекс и где его искать. Я уехала из Нижнего к маме, свалив все дела с клубами на Николя и Аркадия Александровича. Беременность не подтвердилась. С одной стороны мне было жаль, а с другой… с другой я вздыхала с облегчением. Мне бы очень хотелось иметь его частичку рядом, но куда я с двумя детьми? Я попыталась узнать, может быть Диане он оставил хоть какую-то весточку, однако та закрыла дверь перед самым моим носом, когда я пришла в очередной раз к ней. Так меня предали, выбросили, как вышедшую из строя игрушку.