Мария Воронова - Клиника верности

Но Илья Алексеевич никогда в жизни не брал левых денег, и это было единственное, в чем он смел перечить жене. Будучи полностью отстранен от управления домашними делами, он отводил душу тем, что крепко хозяйничал в больнице. Выдвинувшись в главврачи из начмедов несколько лет назад, Илья Алексеевич прекрасно знал, какое заведение принимает под свою руку. Воровство в администрации было таким же обыденным делом, как внутримышечные инъекции. Профессор Колдунов, смеясь, говорил, что у бухгалтерии больницы «синдром обкрадывания» — есть такое понятие в сосудистой хирургии, когда кровь вместо мозга избыточно поступает в руку. Илья Алексеевич на свой страх и риск провел множество болезненных мероприятий, каждый раз ожидая, что его с треском выгонят. Его спасло только безоговорочное уважение коллектива, которое он завоевал в должности начмеда. Он разогнал бухгалтерию, вместо молодых цепких баб взял опытных старушек. Поменял начальника АХЧ. Ликвидировал отдел маркетинга, путем несложной арифметики выяснив, что на его содержание тратится больше средств, чем отдел приносит в больницу. Сменил поставщиков препаратов и расходного материала. Закончил ремонт оперблока, причем удалось сделать так, что средства пошли действительно на ремонт, а не осели по карманам.

Он внимательнейшим образом изучал счета, караулил чуть ли не каждый пакет с цементом, проверял, соответствуют ли полученные препараты накладным. Единственным местом, куда Илья Алексеевич не совался, был пищеблок. Воровство на кухне неистребимо.

Но он прекрасно понимал: сравнительно честный уклад жизни в больнице продлится ровно до того момента, пока он сам является эталоном честности. Стоит ему хоть раз оскоромиться — все! Обозленные его ханжеством, сотрудники начнут воровать остервенело. И чем больше он будет их контролировать, чем жестче запрещать, тем циничнее они станут тянуть все, что не приколочено.

Илья Алексеевич положил себе зарплату по тарифной сетке, премии получал наравне с другими сотрудниками, по коэффициенту, и жил на эти деньги, подрабатывая частными консультациями.

«От трудов праведных не наживешь палат каменных», — отмахивался он от нападок жены.

Печка дзинькнула, Илья Алексеевич осторожно достал тарелку, отрезал себе кусок черного хлеба и, умостившись на краешке стола, заработал ложкой. Фирменный куриный суп. Точно такой же, как неделю, как двадцать лет назад. В семье все работают, приходят поздно, когда супу не оченьто и хочется. В будни вполне можно обойтись пиццей… Илья Алексеевич вздохнул. Он обожал эти итальянские лепешки с помидорами, колбасой и сыром. В конце концов, можно творогом поужинать или просто чаю с бутербродами попить. Но жена — человек долга, раз положено кормить семью супом, значит, так и будет. И не важно, нравится это семье или нет. Наверное, отсюда у Алиски и склонность к полноте, оттого что жена каждый раз заставляет ее съедать свои обеды.

— Илья, черт побери! С какой радости ты поставил в кладовку свои ботинки? Иди сюда, посмотри, какую грязь развел!

— Что я, грязи не видел? — буркнул Илья Алексеевич в тарелку.

— Это не смешно! — Не дождавшись его на месте преступления, жена сама пришла в кухню. — Ты вообще ни о чем не думаешь! Я только убрала!

— Я затру. Поем и затру.

— Да уж, ты затрешь. Я не могу расценить это иначе, как неуважение к себе и своему труду.

«Если бы я тебя не уважал, — подумал Илья Алексеевич с неожиданной злостью, — я бы кинул эти ботинки тебе в физиономию и заставил высушить и почистить».

— Где-то я должен их ставить, — сказал он вслух. — Не в комнатах же.

— Газету нужно было подстелить хотя бы.

Он пожал плечами и вернулся к еде. Жена налила себе минеральной воды и села рядом, отпивая маленькими глотками. Презрительный взгляд, поджатые губы, общее выражение оскорбленного достоинства. Всю жизнь Илье приходилось гадать, поджаты ли губы потому, что жена скорбит о несовершенстве мира вообще, или потому, что очередным проявлением несовершенства ее поразили муж с дочерью.

Как хорошо он ее знал! Как прекрасно изучил правила игры, которой они занимались все годы супружества! Жена отворачивалась, сквозь зубы цедила слова, и нужно было заглядывать ей в глаза, а потом робко спросить: «Дорогая, что с тобой? Я чем-то тебя обидел?» На это следовала неизбежная, как восход солнца, реплика: «А ты сам разве не догадываешься?» Обычно Илья Алексеевич не догадывался, и после нескольких его осторожных предположений следовала фраза: «Как ты мог?!» Вариантов продолжения было множество: забыть вынести мусор, сказать «отстань!», пригласить в гости приятеля. Илья Алексеевич каялся, после чего его ждала либо суровая отповедь, либо бурная истерика. Второй вариант нравился ему больше, после истерики у них случался хороший секс.