Розамунд Пильчер - Конец лета

Его отца, приходившегося мне дядей, я совсем не помню. Когда я была совсем маленькой, Эйлуин уехал в Канаду. Временами он навещал мать и сына, но никогда не заглядывал в «Элви» в нашем присутствии. Я помню лишь, что просила его прислать мне настоящий головной убор краснокожего индейца. Должно быть, я накропала дяде не один десяток писем, но ответа так и не дождалась.

Фактически, Синклер был ребенком моей бабушки. И я, сколько себя помню, все время была в него влюблена. Будучи старше меня на шесть лет, Синклер всегда был моим наставником, невероятно мудрым и бесконечно смелым. Он научил меня насаживать червяка на крючок, крутиться на трапеции, играть в крикет. Вместе мы плавали и катались на санках, разводили костры, хотя это и запрещалось, соорудили дом на дереве и изображали пиратов на прохудившейся лодке.

Когда я переехала в Америку, то регулярно писала ему, но в конце концов бросила это занятие, заметив, что он почти не отвечает. Вскоре наша переписка свелась к рождественским открыткам и коротким телеграммам ко дню рождения. О его жизни сообщала мне бабушка, от нее же я получила эту новогоднюю фотографию.

После смерти моей матери, как будто одного Синклера ей было мало, она и меня взяла к себе в дом.

– Руфус, почему бы тебе не оставить девочку у меня? – Эту фразу бабушка произнесла сразу же после похорон, в «Элви», когда горе уступило место размышлениям о будущем. Мне не полагалось это слышать, но я случайно оказалась на лестнице, а их голоса отчетливо доносились из-за закрытых дверей библиотеки.

– Потому что с тебя хватит одного.

– Но я с радостью воспитаю Джейн!

– Я тоже. К тому же мне нужна компания.

– Не эгоистично ли с твоей стороны?

– Я так не считаю.

– Послушай, Руфус, ты должен думать о том, как ей жить дальше... о ее будущем...

В ответ мой отец произнес очень грубое слово. Я была просто ошарашена – не самим словом, а тем, что он сказал это бабушке. «Не выпил ли он?» – подумала я тогда...

Проявив выдержку, как и подобает леди, моя бабушка продолжала, только теперь ее голос звучал более сдержанно. Она всегда начинала так говорить, если сердилась.

– Ты только что сказал мне, что собираешься в Америку и будешь там писать сценарий по своей книге. Ты не можешь тащить с собой в Голливуд девочку четырнадцати лет!

– Почему не могу?

– А как же школа?

– В Америке есть школы.

– Здесь она меня нисколько не обременит. Тем временем ты мог бы подыскать жилье.

Отец с шумом отодвинул стул, и до меня донеслись звуки его торопливых шагов.

– И когда я дам тебе знать, ты посадишь ее на ближайший самолет? – иронично осведомился он.

– Конечно.

– Не пойдет, сама знаешь.

– Почему не пойдет?

– Потому что, если я оставлю тебе Джейн хоть ненадолго, то «Элви» превратится в ее родной дом, и она уже никогда его не покинет. Ты сама прекрасно знаешь, что «Элви» она ни на что не променяет.

– Тогда ради нее...

– Ради нее я беру ее с собой.

Последовала продолжительная пауза. Затем снова раздался голос бабушки:

– Руфус, это единственная причина?

Он заколебался, видимо не желая оскорблять ее, и наконец тихо произнес:

– Нет.

– Учитывая все обстоятельства, я все же думаю, что ты совершаешь ошибку.

– Даже если так, это моя собственная ошибка. Как и то, что она моя дочь и я отвечаю за нее.

Все! Я узнала достаточно. Кровь ударила мне в голову. Я бросилась вверх по темной лестнице. Влетев к себе комнату, я упала на кровать и залилась слезами. Значит, я покидаю «Элви»! Значит, я больше никогда не увижу Синклера! Значит, два самых близких мне человека ведут за меня отчаянную борьбу!..

Конечно, я писала, бабушка отвечала, и «Элви» с его звуками и запахами оживал в каждом ее письме. Но вот года через два она написала в одном из своих писем:

«Почему ты не возвращаешься в Шотландию? Хотя бы на месяц-другой. Мы все ужасно скучаем по тебе, и у нас есть на что посмотреть. Я разбила новую клумбу из роз, в августе сюда приедет Синклер... Он купил небольшую квартиру в Эрл-Корт. Когда я в последний раз была в городе, он угостил меня завтраком. Если у тебя трудности с приобретением билета, дай только знать, и я попрошу мистера Бенбриджа из бюро путешествий, чтобы он выслал тебе билет. Поговори об этом с отцом».

Мысль об «Элви» и Синклере превратилась в навязчивую идею. Но как говорить с отцом после того, как я невольно подслушала их спор в библиотеке? Наверняка он не отпустит меня.

Кроме того, у меня не было ни времени, ни возможности бросить все и уехать домой. Мы с отцом превратились в настоящих кочевников... только-только обживались в одном месте, как нужно было мчаться в другое. Порой мы купались в деньгах, но чаще сидели на бобах. У отца, лишенного строгого присмотра матери, деньги текли сквозь пальцы. Где мы только не жили: в голливудских особняках, в мотелях, в апартаментах на Пятой авеню, в убогих меблированных комнатах. Годы летели. Мы колесили по всей Америке, нигде не задерживаясь подолгу, и «Элви» постепенно стерся из моей памяти, превратившись в нечто нереальное, словно воды элвинского озера вышли из берегов и поглотили имение. Но я твердила себе, что оно незыблемо стоит на месте, что там живут бесконечно дорогие мне люди, что с ними все в порядке, что они не утонули в глубоком озере и ужас разбушевавшейся стихии – лишь плод моих фантазий.