Ирина Кисельгоф - Соль любви

Я посмотрела в окно. В нем раскинулись еловые ветки. Они тянули ко мне свои лапы, украшенные елочными шарами. Зима прислала мне подарок, нарисованный на оконном стекле! Искрящиеся на солнце льдистые еловые ветки с белыми снежными прожилками. С прожилками белыми до голубизны, похожими на маленькие венки под человеческой кожей.

Форточка распахнулась, как в сказке. И ко мне в окно влетел бог целым вихрем ветра с запахом яблока и лимона. Он послонялся по комнате и сел на стол, болтая ногами.

– Скучно? – спросила я.

– Средне, – ответил он.

– Хочешь? – Я протянула ему яблоко.

Он засмеялся и отрицательно покачал головой. Вправо-влево. Я обиделась и убрала яблоко. Он деликатно потрепал мне волосы и улетел в окно.

Я сделала теологический вывод: бог вкусно пахнет яблоками и лимоном, он смеется, он не болгарин, и еще он мужчина. Он боится есть яблоки. Бог!

– Весной посажу у Геры дуб. Он вымахает выше меня, оглянуться не успею.

ВВ отмазал меня от психосоматики. У меня обнаружились очевидные симптомы выздоровления – я вышла замуж в отделении токсикологии. Они сказали, что у них это в первый раз. Я вышла замуж с немытой головой и в казенном халате, на котором красовались веселые цветы и листочки. В токсикологии все носят такую одежду, пока не принесут домашнюю. Оказывается, веселые цветы и листочки поднимают настроение. Как они до этого додумались?

Я вышла замуж за Старосельцева. У Старосельцева были яблочно-зеленые глаза и футболка лимонного цвета с листом конопли.

– Знак протеста? – спросила я.

– Знак солидарности, – не согласился он. – У тебя на халате сплошь и рядом листья конопли. Сверху донизу.

– Зашибись! – захохотал Зиновьев. – Минздрав разрешает!

– Цыц! – рявкнула его тетка и принялась нас женить.

Тетка Зиновьева была рукоположена моим районным загсом. Нам повезло.

Я вышла из больницы и захотела выйти замуж с вымытой головой и в подвенечном платье моей прабабушки. Нас отказались женить, нужно было сначала развестись. Старосельцев ни в какую не соглашался разводиться, боялся, что я передумаю. А мне хотелось подвенечного платья. Всего-навсего!

Не знаю, как получилось, но нас торжественно поженили еще раз в том же загсе. Без развода. Через сто пятьдесят лет Старосельцев признался, что загс зарегистрировал нас повторно в своем инвентаризационном журнале. Я расписалась как мебель и даже не заметила!

Я чуть не умерла от злости, а Старосельцев от смеха.

– И кем мы там числимся? – возмутилась я.

– Столами, – еле выдавил он. – Двумя штуками!

– У тебя в башке кукушка!

Старосельцев корчился от смеха и кивал, как китайский болванчик. А я думала, что пара белых праздничных столов, улетающих в синее небо, не так уж плохо. Просто отлично! Лучше не бывает!

Я тоже корчусь от смеха, глядя, как Старосельцев кусает зеленое яблоко. У него на лице получаются сразу три зеленых яблока. Кто не видел фильм «Афера Томаса Крауна», тот меня не поймет. Я умираю от смеха, а Старосельцев злится. Не знает, в чем дело. А я не рассказываю, я просто умираю от смеха. И все!

И я стала ходить со Старосельцевым в хоспис. Мне уже не так страшно видеть, как умирают люди, к которым привыкаешь. Ведь мы идем туда крошечным собором из нашей семьи. В хосписе все как дома: и мебель, и часы, и птицы, и большой белый стол. Как у нас. Он не очень уклюжий, но нам нравится. Мы же сделали его сами. Я отнесла в хоспис бабушкин ночник – сову с каменными крыльями, в которой горит и теплится отблеск чужой жизни. Там ему самое место. Среди тех, кто узрел мудрость. Пускай это кажется смешным, но все же вещи – единственные материальные свидетели истории человеческих отношений. Иначе зачем мы ищем свою память в книгохранилищах, музеях или личных архивах?

Если меня спросят, зачем я хожу в хоспис, я вряд ли отвечу. Но забыть один разговор не могу. Тот человек уже умер, но в памяти остался. Теперь я думаю и думаю – как мне понять себя?

– Слышали библейскую историю о жертвоприношении Авраама? – спросил Борис Захарович. – Бог потребовал у него в жертву единственного, любимого сына, Авраам подчинился, лишив себя права на объяснения и оправдания. Слышали?

– Нет, – я покачала головой.

– Если Каин обязан заразить нас вечной памятью – как не должно быть, то история Авраама о том, как не предать себя перед лицом самой жесточайшей неизбежности. Пройти через все муки, сомнения, искушения, поношения, гнев и остаться самим собой. Кьеркегор назвал Авраама величайшим рыцарем веры, я бы переименовал его в хранителя веры в самое себя. Я сам прошел через время, столкнувшее меня лицом к лицу с неумолимым принуждением. Был репрессирован и отсидел… Впрочем, речь не обо мне… – Борис Захарович, отгоняя, отмахнулся рукой и замолчал.