Глафира Душа - В ожидании Романа

Аню разрывала ревность и неопределенность, она уже и сама была не рада этой влюбленности дурацкой... Однако ничего не могла с собой поделать. Засыпала с мыслью о нем, просыпалась с мыслью о нем, целый день пыталась поймать его взгляд, прислушивалась к его шуткам, искала возможность пройти рядом, показаться на глаза, якобы случайно задеть его, прикоснуться...

Обычно вечерами собирались у костра, пели песни, рассказывали анекдоты, байки из студенческой жизни. Иногда устраивали танцы под магнитофон.

Сельхозработы уже шли к своему завершению, когда разболелся у Ани живот. Первый день месячных и раньше проходил болезненно, а здесь – чуть ли не до слез. Лежала Аня одна в палате, под одеялом, грелку к животу и страдала. Из обезболивающих препаратов в аптечке нашелся только анальгин. Он немного заглушал резкие спазмы, но окончательно избавиться от тянущих тупых болей она не могла. Девчонки прибежали после ужина, приготовили ей чай, укрыли вторым одеялом, переоделись и ушли на вечерние посиделки. Она опять осталась одна лежать в полусогнутом состоянии и с готовыми в любой момент пролиться на подушку слезами. Два одеяла громоздились нелепым грузом, не давая ни тепла, ни уюта. Она вспомнила свое домашнее – мягкое, теплое, невесомое, под которым легко засыпала, быстро согревалась... Оно даже не ощущалось на теле, но дарило такой комфорт, что Аня, вспоминая о доме, расстроилась окончательно. Она еще больше жалела себя, усугубляя и без того тягучую тоску и скверное настроение.

Лежала и слушала, что происходит за хилыми стенами корпуса. А там раздавались голоса, взрывы смеха, громкие аккорды, пение хором. Потом включили магнитофон. И через несколько минут Аня услышала резкий стук в дверь. Не успев ничего ответить, она кое-как оторвала голову от подушки, посмотрела в сторону двери и... обомлела. В дверях стоял улыбающийся Алексей с гитарой и невесть откуда взявшимся большим яблоком.

–?Привет болящим! Ты чего это здесь лазарет устроила?

–?Да... вот... немножко приболела... – пробормотала она, не веря в происходящее.

А Алексей, войдя, уже что-то рассказывал, вспоминал события прошедшего дня, шутил, перебирал струны.

Аня не заметила, как высохли слезы, как она бодро уселась на кровати, как хрустела яблоком...

Алексей уже вовсю пел частушки про их «картофельную» жизнь и, похоже, никуда не торопился.

...Когда девчонки поздним вечером, утомленные танцами, вернулись, то совершенно не узнали Аню. Каких-то два-три часа назад они оставили больную в полускрюченном состоянии, лежащую под двумя одеялами и изнемогающую от неприятных ощущений. А сейчас видели перед собой смеющуюся девушку с горящими глазами и ярким румянцем.

Роман с Алексеем, начавшись в колхозе, продолжился в Москве и очень скоро завершился свадьбой. Началась семейная жизнь, не менее яркая и интересная, чем в досвадебный период. Жили бурно: вечные гости, посиделки до утра, турпоходы, выезды на природу. Ничего почти не изменилось и с рождением первой дочери. Галка, Галчонок была очень спокойным ребенком, совсем не капризным. Спала где придется, ела что дадут и повсюду сопровождала родителей.

На что жили? Алексей оставил институт, устроился на работу, перевелся было на вечернее отделение, но и этот вариант учебы не очень удавался. Пришлось идею получения высшего образования отложить на потом. Аня взяла на год «академку» по уходу за ребенком, но тут выяснилось, что она вновь беременна...

Роман рос изнеженным, избалованным и, казалось, совершенно не приспособленным к жизни. Он был единственным ребенком в семье, к тому же поздним и долгожданным. С ним обращались как с хрустальной вазой. Мать, Екатерина Михайловна, считала его рождение величайшей своей жизненной победой. Пятнадцать лет лечения, мучений, безнадежного отчаянья, экспериментов с собственным организмом завершились, наконец, благоприятно протекающей беременностью и рождением здорового мальчика.

Став матерью в тридцать восемь лет, Екатерина Михайловна превратилась одновременно и в няню, и в гувернантку, и в бабушку и в, собственно, мать. Она ни на минуту не оставляла свое чадо, буквально сдувая с него пылинки и молясь о его здоровье, счастье, благополучии.

Отец, Виталий Егорович, хоть и был человеком военным, а потому на службе достаточно жестким и властным, дома позволял себе расслабиться, а то и вовсе пребывал в возбужденно-приподнятом настроении. Глядя на своего Ромочку, единственного наследника, он ощущал такое умиление, такой восторг, что, казалось, все другие эмоции меркли перед счастьем созерцания собственного дитяти. К тому же, будучи намного, на десять лет, старше своей супруги, он чувствовал даже не отцовскую, а уже, скорее, дедовскую любовь к маленькому сыну. «Ой, не дай бог, упадет!», «Ах, какой чудный мальчик!», «Не надо громко разговаривать: Ромочка спит», «Выключи телевизор, не мешай ребенку читать!». И так до бесконечности.