Сьюзен Берри: Всему вопреки

Кэрол сидела на краю кровати и очень сосредоточенно работала пилочкой для ногтей, а Марти, прелестная изящная Марти, которую ну просто совершенно невозможно было называть ее полным именем — Марта, бродила по комнате и, открывая один за другим выдвижные ящики гардероба, не переставала удивляться — как мало в нем места; а за окнами, напоенный зноем полуденного солнца, ревел и грохотал Париж.

— Просто не представляю, как тебе удается быть столь аккуратной, — сказала она, задвигая на место ящик для белья. — Причем, всегда и во всем! Уж не твоя ли прабабка Миранда сумела привить тебе такую ужасающую педантичность?

— Не так уж я и педантична, — парировала Кэрол. Она закончила свое занятие и с величайшей тщательностью закрыла шкатулку с маникюрными инструментами. — Просто я терпеть не могу беспорядка, а когда приходится жить не одной, поневоле станешь аккуратной.

— Тут я с тобой совершенно согласна — делить жилье с кем бы то ни было просто ужасно.

Марти подошла к окну и распахнула его. Забравшись коленями на подоконник, она окинула взглядом внутренний двор старинного парижского дома, в котором жили воспитанницы закрытого частного пансиона. Аристократическое семейство, считавшее когда-то этот дом своей городской резиденцией, не пришло бы в восторг от вида девичьего бельишка, вывешенного для просушки и украшавшего собой оконные рамы в глубине двора. В саду, отделенном от двора аркадой, какие-то неистовые души энергично лупили по теннисному мячу, и, в довершение всего, два юных создания в крошечных бикини совершенно бесстыдно возлежали на небольшом газоне с изумрудно зеленой травой, подставив свои божественные формы жарким поцелуям солнечных лучей.

Марта, немного поглазев на девушек в купальниках, обернулась.

— Не думаю, чтобы мисс Доув одобрила это, если бы оказалась сейчас здесь, — заметила она. — Для всех нас очень большая удача, что ей пришлось возвратиться в Англию с началом летней жары. Но нынче вечером судьба благосклонна к нам, и я смогу наконец надеть свое новое розовое платье.

— С какой это стати? — спросила Кэрол и тоже подошла к окну. — У тебя уже и так два опоздания на этой неделе. Ты не должна допустить третье.

— Не должна? — В темно-синих, окруженных длинными ресницами, глазах Марти заиграла презрительная усмешка. — Это ты так думаешь, моя милая, ведь тебе совершенно чужды интриги… А я именно потому и сказала, что отсутствие мисс Доув — это большая удача! Мадмуазель, на попечение которой мы оставлены, отпустит нас, не моргнув и глазом, когда я скажу ей, что мой брат настоятельно просит меня пообедать с ним сегодня вечером и что его друг будет совершенно безутешен, если ты откажешься быть четвертой в нашей компании.

Кэрол смотрела удивленно и недоверчиво.

— Но я ровным счетом ничего не знаю о твоем брате, не говоря уже о его друге. — Она указала пальцем на свою юную подругу. — И пока ты все еще воспитанница, мой долг — наставлять тебя. Ученики, родители которых платят за их обучение большие деньги, ходят в любимчиках у Школьного Совета и претендуют на особое отношение к себе. Но я получаю жалование и очень дорожу своей работой, а потому не могу рассчитывать ни на какие снисхождения. У меня и так достаточно небольшая нагрузка.

— Глупости! — воскликнула Марти, глаза ее продолжали смеяться. — Твоя прабабка и за тебя платила очень большие деньги в течение двух лет, кроме того, ты столь трудолюбива, что вполне можешь претендовать на некоторые поблажки. Не сомневаюсь, что мне удастся уговорить Мадмуазель дать тебе увольнительную.

— Но мне вовсе не нужна увольнительная, — запротестовала Кэрол. — Сегодня вечером я собираюсь вымыть голову и написать несколько писем. Когда все закончу, то прогуляюсь по Люксембургскому саду или просто посижу в нашем дворике…

— Сегодня вечером ты ничего такого делать не будешь, — прервала ее Марта. — Ты будешь обедать вместе со мной, моим братом и, конечно, с очаровательным французским графом.

Кэрол пристально смотрела на подругу. Марти исполнилось всего девятнадцать лет, но выглядела она на все двадцать два. У нее были блестящие, черные, как смоль, волосы, мягкими пушистыми локонами спадающие до самых плеч. Глаза, почти совершенно синие, искрились юмором и весельем, что свидетельствовало о жизнерадостном характере и ясном уме их обладательницы. В свои девятнадцать она была так очаровательна и, в тоже время, так разумна и уравновешена, какой обычно женщина становится только к тридцати годам, а одежда лишь подчеркивала ее зрелость.