Роман Богословский - Зачем ты пришла?

Но почему? Почему ты увидела пять баклажек, эти пять преступно опустевших баклажек, но ты молчишь про килограммы пыли, которые застилают все в доме? Пыль – это несущественно? Пыль – это подарок мне? Песок для меня? Для ящера и варана? Я должен и я буду жить в этой пыли! Буду купаться в ней, нежиться под диваном. И не трогай, не трогай, не трогай меня…

– Как мы будем жить…

– Сейчас мы будем спать…

Ночью варан превратился в человека с больной головой и пивным перегаром. Это уже давало право переползти с пола на диван. Эволюция коснулась меня своим пальцем-указкой в темноте ночи. Никто не видел перевоплощения. Чудовище зашевелилось, затрепетало, содрогаясь, и улеглось на диван. Эволюция всегда болезненна для отмирающего вида. Мне были нужны пять баклажек воды, но сон оказался сильнее.

Утро прикатилось в мой сон зеленым шерстяным клубком, созданным из твоего голоса:

– Рассказывай, кому ты там вчера пьяный написывал. Кому там целоваться предлагал. Рассказывай про пять баклажек. Ты знаешь, что тебя на работе разыскивают? Ты знаешь, что ты просрал юбилей, где должен был петь? Ты знаешь это все? Ты знаешь, что я не спала? Иди хоть зубы почисть, – ты отвернулась, выдохнула, опечалилась.

Села за компьютер, открыла мой профиль, стала читать:

– О, послушай: «Кисочка, давай я сейчас прямо приеду – и мы будем с тобой целоваться? Целоваться – это ведь не преступление? Все и всегда целуются…» Нормально? Поедешь? Идиот паршивый… Езжай давай прямо сейчас, давай. Иди в пивнуху, головку полечи – и вперед.

Я хрипел, я басил:

– Ну а что, если все и всегда целуются…

Тебя было не остановить. Ты орала, причитала, плакала. Показывала мне пять баклажек (ты их специально не выбросила, чтобы утром демонстрировать мне). Пять пустых баклажек! Ты показывала их мне, вместо хотя бы половинки одной…

Поплелся в ванную и понял там, что мне сейчас же нужно слить то, что перебродило за ночь. Я стал таким твердым, что не мог наклониться к крану. Кое-как умылся, вышел. Ты терла плиту сине-белым порошком.

Обернулась на меня и, словно на моем месте ничего особенного не увидела, сказала:

– Иди, иди. Езжай целоваться, че ты тут ходишь по дому? Давай. Кисочка твоя ждет.

– Лян…

– Пошел отсюда, я говорю. И без Лян.

– Лян, ну пожалуйста… Посмотри, что у меня…

– Чего?! Пошел отсюда, я сказала. Бегом целоваться. И еще пять баклажек с собой возьми. Денег дать?

Я стал обнимать тебя, но получил локтем в грудь и кулаком в ухо. Я получал и получал, пока не стянул с тебя треники, оставив лишь в розовых трусах.

Все, что у меня было в джинсах, готово было вырваться и лететь, пробив стену, словно твердая кожаная пуля. Ты еще не знала: у тебя не было ни одного шанса на отказ.

– Лян, ну иди сюда… Скорее… Я же пошутил про поцелуи… Просто я отдыхал…

– Ты отдыхал?! От чего?! Ты неделю на работе не был! Ты посмотри на себя в зеркало! Хотя нет, не смотри. Зеркало треснет от такой красоты! Иди, я сказала. И целуйся со своей киской. Или с ее киской. С кем хочешь.

Я попытался схватить тебя и повалить на пол, но получил обжигающий укус в плечо, отпрыгнул, стиснул зубы. Твой укус породил ошеломляющую мысль:

– Лян, давай за деньги, Лян… Хороший выход. Трахнуть свою женщину за деньги.

– Ты не просто дебил… Ты проститутку решил из меня сделать…

– Ляночка, давай за деньги. Говорю тебе. Это хорошо будет, – я уже не мог отказаться, я не мог пойти назад, меня трясло, из меня почти уже лилось.

Я бегал за тобой по квартире. Грубо брал за руки, за ноги, тянул за розовые трусы. Ты спросила, сколько там у меня осталось. Спросила с вызовом, с нервами, но спросила! Ты позволила этой мысли хоть на секунду, но овладеть тобой. Я сказал, что дам две тысячи:

– Я все равно сейчас быстро. Похмельный секс – он такой…

Ты рассмеялась, развалилась в кресле, демонстрируя розовые трусы, словно пьяный порочный манекен в магазине женского белья. Ты сказала, что за две тысячи даже майку не снимешь. Я предложил три. Три тысячи за короткий похмельный секс. Я напомнил, что пять баклажек стоят гораздо дешевле… Зря я это сделал. Ты встрепенулась, вся как-то выгнулась, нехорошо дернула носом.

Розовые трусы манили.

Ты презрительно растягивала слова:

– Меньше двадцатки – не дам. Можешь бежать к своей киске, там все бесплатно. Зачем тебе я? Вперед. Шуруй.

Сказал, что даю пять тысяч. Родная и любимая не даст своему мужчине за пять тысяч? Где это слыхано? Это прецедент! Скандал! Шумиха!