Роман Богословский: Зачем ты пришла?

Я стал успокаивать тебя, взял на руки и побежал в кухню, затем снова в гостиную, забежал в ванную, я просто бегал с тобой на руках по квартире. Ты норовила укусить, исцарапать меня и все била, и била, и била кулачком в плечо и в грудь. Я бросил тебя на кровать, рванул юбку, что-то лопнуло.

– Все повыкидывал, еще юбку мне порви! Иди вот, собирай теперь все… а-а-а… а-а-а-а…. ум-м-м-м… а-а-а-а-а, да-а-а…

А за окном крупные ленивые хлопья валили с неба день и ночь, погружая город в белую дрему. Мы гуляли с тобой в парке, валялись в сугробах, ели снег. Ты вдруг перестала смеяться, глянула на меня пугающе серьезно, отдышалась, стала говорить:

– Знаешь, я вот теперь только поняла, что такое любовь. Вот я смотрю на других мужчин, да? А у них дырки вместо лиц. Вот идет нормальный парень – ноги, руки, туловище, а лица нет, сквозь овальную дырку в голове виден все тот же город – дома, небо. И только у тебя одного лицо есть. Только от тебя тепло исходит. Только с тобой я могу есть снег и плеваться с балкона – кто дальше. Только тебе я могу простить размазанный по полу кетчуп. Только твой запах я чувствую везде, где бы ни была. Твои подхалимские любовные стихи кажутся мне совершенством. Даже твоя эта дурацкая группа, твои эти Сорокины и пелевины, твои фильмы замороченные, линчи и фон триеры, твои друзья-алкоголики, – все это словно живет уже во мне, где-то глубоко-глубоко. Словно оно все уже мое собственное. Вот что такое любовь. Это спайка, вхождение одного существа в другое, это даже не пазл – между элементами пазла все равно зазорчик есть, – это ну вот как снег – снежинки падают, вроде бы каждая индивидуальна… а ложится на землю – и нет ее, она не часть сугроба, а сам сугроб и есть… понимаешь?

Зря я тогда смеялся над твоими хлипкими сравнениями, над дырками вместо лиц.

Ты обиделась, чуть не заплакала. Я пересилил позывы к смеху, прижал тебя к себе и целовал, целовал, целовал… А потом шепнул тебе в притворной романтике:

– Слушай, любимая… а представляешь, каково сейчас твоим лифчикам, кофтам и платьям под балконом… Они лежат под снегом, одинокие… думают, где там наша хозяйка ходит… С кем она сейчас…

– Блин, что же это за мудак на мою голову… – сказала ты и уронила варежку.

Я поддал ее ногой – и тут же побежал за ней, крича на бегу:

– Скоро Новый го-о-о-од!

Новый год мы решили встречать у твоей мамы, втроем. Она справедливо хотела посмотреть, с кем же это милуется уже столько времени ее единственная дочь. У нас было пять бутылок шампанского и целый стол салатов. Мама рассматривала меня строго, привычно, а тебя так, словно в первый раз видит.

В ожидании Путина мама стала расспрашивать меня о работе. Ей не нравилось, что дочь связалась с ресторанным певцом. Но ты не дала ей договорить:

– Мам, он в поиске работы, такое бывает, хватит.

Ты смотрела на меня так, словно я отливал платиной.

Твоя мама была не из робких. Она говорила, что до сих пор не может понять, как можно было уйти от мужа, лишить ребенка отца. Я во многом был с ней согласен, но говорить об этом при мне… Ты все понимала, старалась сменить тему.

И вот наступило Putin's time. Надо было отламывать кусочки от шоколадки и кидать их в бокалы. У меня откололся слишком большой кусок, но мне это нравилось. Я сунул его в бокал, он наполовину торчал оттуда, словно кривой шоколадный айсберг. Мама с изумлением смотрела на это, но уже ничего не говорила.

Путин сообщил, что россияне – самый терпеливый и отзывчивый народ, что россияне никогда не желают зла другим народам, что россияне великодушны и нестяжательны. Мы выпили, я закусил своим айсбергом, ты мечтательно смотрела в телевизор, мама потирала глаза и копалась вилкой в салате.

…Завертелся разговор о том, что тетя Люба из дома напротив больше не может терпеть ежемесячного понижения оклада, что Михаил Алексеевич, управдом, сказал, что никогда не подает деньги нищим, потому что за каждым из них стоит мафия, что позавчера где-то под Норильском члены ультраправой организации «Правая рука судьбы» убили двух кавказцев на вокзале, что воспитательница в соседнем детском садике отнимала еду у детей, что мать обворовала собственного сына…

Ты вскрикнула:

– Ты бы спел нам что ли!

Я посмотрел на Баскова, пляшущего в экране «Первого канала». Ты его выключила. И мне пришлось петь.

Сама собой полилась из гортани, подслащенной айсбергом, «Как молоды мы были».

Твоя мама меня похвалила, но тут же ее понесло куда-то в даль и в глубину: почему это я спел такую сложную песню? Зачем? Ведь Новый год, мог и что-то полегче. Хочешь казаться лучше, чем ты есть? Хочешь произвести впечатление? То есть ты натура эгоистичная и избалованная? Почему ты ушел от жены? Общаешься ли с дочкой? Почему ты не обнимаешь Ляну? Что у тебя за наколка была на руке? Чем ты ее сводил?!