Кэролайн Андерсон - Розовый коттедж

– И это все, что ты хочешь сказать? Целый год от тебя ни слуху ни духу, а сейчас единственное, что ты изрекла, – это «Закрой дверь»?

– Я боюсь, как бы дети не простудились, – ответила она, и его взгляд мгновенно переместился на ребенка. Она плотно сдвинула ноги, чтобы они не дрожали, и сказала: – Это Ава. – Потом указала на манеж. – А это Либби.

Услыхав свое имя, Либби подняла головку, вытащила изо рта обслюнявленное кольцо для зубов, улыбнулась и произнесла:

– Мам-мам.

Вытянув ручки, девочка сжимала и разжимала ладошки – так она просила, чтобы ее взяли из манежа.

Джулия сделала было шаг к ней, но вдруг остановилась и посмотрела на Макса. Сердце бешено стучало.

– Что ж, возьми твою дочь. Ты ведь для этого приехал?

Он словно прирос к полу.

«Твоя дочь».

О боже. Он и не помнил, когда держал на руках ребенка. Такого маленького уж точно не держал. Возможно, кого-нибудь постарше, но не кроху, пускающую слюни и пузыри... и при этом безумно трогательную. Он вдруг испугался, что уронит ее. Скинув пиджак и повесив его на спинку стула, он подошел к манежу, взял девочку под мышки и поднял.

– Какая она легкая!

– Она еще младенец, Макс, а близнецы обычно меньше других детей. Но ты ее не бойся. Дети на редкость крепенькие. Либби, скажи «па-па».

«Папа»?

– Мам-мам, – сказала Либби и схватила его за нос.

– Ух. – Он этого не ожидал.

– Либби, осторожнее. – Джулия отцепила пальчики от носа Макса и посоветовала ему прижать девочку к бедру. Потом посадила ему на другую руку Аву. – Вот, держи. Твои дети.

Он переводил взгляд с одной крохи на другую. Они похожи как две капли воды. Как же Джулия их различает? И еще... они пахнут по-особому. Такого запаха он никогда раньше не вдыхал. Сладкий и чистый...

Ава потянулась к Либби, потом обе заулыбались и уставились на него. У них были ясные голубые глаза такого же цвета, как его собственные. Они улыбались ему совершенно одинаково, и он... сразу их полюбил.

– Ты бы сел, – сказала Джулия прерывающимся голосом.

Она придвинула ему стул. И вовремя, так как ноги Макса не держали. Девочки с изумлением – кажется, радостным – хлопали его по лицу, дергали за уши, пытались отвинтить нос. А он, ошеломленный, сидел и покорно позволял все это с ним проделывать. Когда он поднял голову и посмотрел на Джулию, то она увидела, что его глаза светятся не только любовью к детям, но и гневом. Такого сильного гнева она у него никогда не наблюдала.

Он ее ненавидит! Джулия отвернулась, едва сдерживая слезы.

– Я поставлю чайник, – сказала она, чтобы чем-нибудь заняться.

Девочки захныкали, и она забрала от Макса Аву.

– Ну-ну, любимая, – уговаривала она дочку. Голос у нее прерывался и дрожал. Ава начала тянуть ее за джемпер, и Джулия поняла, что детей пора кормить. Груди у нее покалывало. А как быть с Максом? Он сидел и наблюдал за ней из-под полуопущенных век.

– Мне нужно их покормить, – сказала она.

– Я тебе помогу.

– Интересно, чем? У тебя нет ссответствующего оснащения.

– А... понятно. – Макс покраснел и передал ей Либби.

Джулия подошла к кушетке у окна. Зачем откладывать кормление? Да и стесняться Макса не к чему. Он увидит то, что видел не один раз. Она села, подложила с двух сторон подушки для детей, подняла джемпер и, расстегнув лифчик, приложила девочек к груди.

Макс не знал, куда девать глаза. Вернее, знал. Знал, куда ему хочется смотреть. Но, наверное, это неделикатно! Господи! О какой деликатности можно говорить? Хотя все равно нельзя сидеть и вот так на нее пялиться.

– Чайник кипит. Я бы хотела чашку чая, – сказала Джулия.

– А... конечно.

Он встал, подошел к плите, поднял чайник и... стал искать, куда его поставить. На крышку? Он снял крышку и увидел, что сбоку на плите есть место. Дурацкое устройство! Почему нельзя было завести электрический чайник?

– Где кружки?

– Над раковиной. А чай в чайнице рядом с плитой. А молоко в холодильнике в кладовке. Пожалуйста, добавь в мою чашку немного холодной воды.

Он продел все, как ему было велено – пришлось дважды перешагивать через собаку, – и протянул Джулии кружку.

– Спасибо. Поставь на стол.

Макс смотрел, как детские ротики сосут грудь, видел ободки молока на их губках. Толстые пальчики теребили набухшие белые груди, которые выглядели намного больше, чем раньше. Сквозь кожу просвечивали голубые прожилки. Во всем этом было что-то первобытное, исконное, основательное. Он был потрясен.

А он в этом процессе не участвует. Его обманули.