Сюзанна Форстер - Муж, любовник, незнакомец

— Люси плыгнула на меня! — пожаловался малыш.

Маффин недовольно фыркнула:

— Вот-вот! Именно поэтому я никогда и не хотела иметь детей, даже ради продолжения рода Бэбкоков.

— Люси — маленький хомячок, — терпеливо объяснила Софи, вытирая краешком своего рабочего халата пятна от травы с кроссовок Олберта. — Это — одна из зверюшек, за которыми ухаживают дети. Я хочу научить их чувствовать ответственность за кого-нибудь, кроме самих себя. Это очень полезно — приучает к заботливости и терпению.

«Намек», — подумала она про себя.

— Какие у тебя прогрессивные методы воспитания, Софи. Но это лишь подтверждает мою теорию о том, что с детьми мороки не оберешься.

Маффин слезла с высокого табурета, отряхнула свой черный модный шелковый спортивного покроя костюм и сунула ноги в мягкие серебристые сетчатые босоножки, которые скинула сразу, как только пришла.

Софи обожала иронический склад ума Маффин, но в душе была уверена, что та действительно терпеть не может детей и, вероятно, их у нее никогда не будет. Когда Софи поделилась с ней новостью о том, что помолвлена с Клодом, Маффин поняла, что та выбывает из борьбы за семейную империю. Обрадованная, она даже смирилась с ее презренным избранником. В свое время она позаботилась о том, чтобы сохранить в замороженном состоянии сперму ныне покойного мужа на тот случай, если все остальные методы борьбы за власть будут безуспешно исчерпаны.

— Только пусть ребенок от рождения будет уметь пользоваться туалетом, — с чувством произносила она.

Маффин была сейчас для Софи единственным источником информации об Уоллис Бэбкок, которая, сочтя оскорбительным ее решение выйти замуж за Клода, прекратила с ней всякие отношения. Что касается Маффин, то та жила в родовом особняке, соблюдая «большой стиль», и открыто стремилась «отбить» у свекрови. В Маффин был очень силен инстинкт самосохранения: Уоллис Бэбкок слыла женщиной властной, несмотря на физическую слабость, и Маффин дорожила тем, что между ней и свекровью сохраняется родственная привязанность.

— Ты собилаешься замуз? — дрожащим голосом спросил Олберт.

Софи убрала со лба малыша иссиня-черную прядь волос и поцеловала его в раскрасневшуюся щечку. Темные миндалевидные глаза мальчика были широко раскрыты.

— Милый, в чем дело? Тебя это огорчает?

Он кивнул, опустив взгляд.

— Можешь объяснить почему? — ласково-испытующе спросила Софи.

— Потому что, — воодушевленный ее ободряющим взглядом пробормотал малыш, — потому что это я хотел на тебе зениться, вот почему.

— Олберт, как это мило.

— И как по-эдиповски, — подхватила Маффин, направляясь к выходу. — Пока, миссис Робинсон, скоро увидимся.

— Скоро? — Софи в замешательстве взглянула на нее.

— На вечеринке в честь твоей помолвки, голубушка. То есть сегодня... — Маффин сверилась со своими усыпанными драгоценными камнями шикарными часиками и пристально посмотрела на Софи, — меньше чем через час. Мне предстоит капитальный ремонт — и тебе, судя по всему, тоже.

Маффин выпорхнула за дверь. Софи взяла Олберта на руки и подошла к микроволновой печи. Качая малыша, она вгляделась в свое отражение в ее стеклянной дверце и с тревогой осознала, что, вероятно, давно уже прячется за спинами детишек, заслоняя их нуждами свои собственные.

Хорошо прятаться от реальности за милого Олберта, но нельзя не видеть того, что кожа стала бледной и под потускневшими глазами залегли от усталости лиловые круги, а ведь глаза всегда были самым большим достоинством ее внешности — зеленые, словно луговая трава, как однажды сказал Джей.

Невозможно поверить, что каждодневный уход за малышами и зверюшками не поддерживает в ней физическую форму, но это было так. Правда, вероятно, все дело в растянутой майке и бесформенных брюках, но что-то подсказывало Софи: не в одежде причина того, что в стекле отражалась отяжелевшая, мешковатая фигура. Сколько же времени прошло с тех пор, как она последний раз смотрелась в зеркало? Как ни печально, но Маффин права. И одной косметикой здесь уже не обойдешься. Нужно что-то делать с фигурой. Удивительно, что вообще кто-то еще хочет на ней жениться.

Олберт заерзал у нее на руках.

— А жи... жи... животные умеют плакать? — спросил он, уткнувшись в ее майку.

Наверное, могут, подумала она.

— Ты обидел Люси?

Малыш кивнул, не поднимая головы от ее плеча. — Я назвал ее глупой дулочкой и надоедой, — тихо признался он.

— Ой-ой-ой! — Софи потрепала его по волосам и почувствовала, как запершило в горле. Господи, как же она любила этого ребенка! — За такое следует просить прощения, дружок.