Сюзанна Форстер - Бесстыжая

Я хочу выразить свою сердечную признательность моему редактору, Кэрри Фэрон, которая много лет назад разглядела во мне искорку и терпеливо раздула ее в пламя свечи. В следующий раз это будет костер!

Кроме того, я безмерно благодарна Джиму Севренсу, главному менеджеру «Сан-Франциско Икземинер», который так щедро тратил на меня свое время и свой опыт. Именно он раскрыл передо мной технические и философские аспекты журналистики, сделав это лучше, чем любая книга.

Особая благодарность моим друзьям по писательскому цеху – Лесли Ноулесс, Линде Хартман, Съюзен Макиас и Анне Эберхардт, которые читали эту книгу целиком или по кусочкам и ни разу не усомнились в ней.

И, наконец, я благодарна Анне и Оливии, моим подругам и основательницам Клуба дурных девчонок, вдохновившим меня на «дурную» сцену, которая и «сделала» книгу!

Весна 1994

Когда среди обывателей городка Хаф Мун Бэй в Калифорнии разговор заходил о сексе и скандалах, они сразу же вспоминали имя Джесси Флад. Наверное, больше всего в этой загадочной и сверхъестественно красивой двадцатисемилетней женщине их возмущал ее внезапный и крутой взлет к положению богатой вдовы.

«Непонятно, – шептались досужие сплетники. – Ничего не понятно. Все знают, что Джесси Флад – обыкновенная девица, нищенка из южных штатов, если уж на то пошло. Каким образом ей удалось выйти замуж за мультимиллионера, каким был Саймон Уорнек?»

Ответа на этот вопрос не знал никто, но любителей поговорить это не останавливало. И некоторые из этих сплетен имели под собой реальную почву. Саймон Уорнек был богатым человеком. И его не стало. Скошенный длительной и изнуряющей болезнью, он умер всего три недели назад – живший в уединении шестидесятипятилетний газетный магнат, известный всей Северной Калифорнии самый грязный сукин сын, которого только можно было вообразить. Но больше всего обывателей Хаф Мун Бэя беспокоили не Саймон и его деньги, а пестрое и загадочное прошлое его жены.

«Бесстыжая шлюха, – злобно шипели одни, – она просто женила Уорнека на себе. Она его шантажировала своим ребенком, это ясно как Божий день. Никто не знает, кто отец ее девчонки». Но большинство имели другое мнение – менее решительное и даже отчасти благоговейное: «Она не боится самой смерти. Я видела, как она спасла жизнь Саймона Уорнека, защитив его от трех вооруженных мужчин. Наверное, заворожила их своими синими, как ночь, глазищами».

Эти разговоры не иссякали, а рассказы о юной вдове приобретали захватывающе мистический характер, множась с каждым днем. Но, сколько бы ни росло любопытство жителей городка, удовлетворить его было некому. Ибо только сама Джесси Флад-Уорнек знала, каким образом она стала богатейшей вдовой и наследницей газетной империи… а Джесси молчала как рыба.

Ее цветом был черный. Он плохо гармонировал с ее болезненно-бледным лицом и холодной голубизной глаз, подчеркивая неестественный, в форме полумесяца, шрам над изгибом верхней губы. Но ее душевному складу он соответствовал идеально. В маленьком прибрежном городке никто не обращал внимания на ее траур. Джесси носила черные одежды с гордым вызовом – и без всякого намека на чувство вины. Она надела черное платье в день похорон и, несмотря на то что глупо было оплакивать нелюбимого супруга, который к тому же был старше на тридцать лет, чувствовала себя в печальном наряде очень комфортно. Да, черный цвет ей шел. Наверное, она будет носить его до самой смерти.

Джесси Флад-Уорнек редко смотрелась в зеркало. В отличие от своей ошеломляюще красивой старшей сестры, она никогда не считала свою внешность Божьим даром. Но в этот вечер все изменилось – свет полной луны был немного пугающим, и какое-то странное предчувствие не давало ей покоя. Движимая неведомым ей раньше волнением, она подошла к огромному зеркалу палисандрового трюмо. Где-то вдали с пугающим скрипом, словно от западного ветра, открылась дверь террасы. Затылком она почувствовала тонкий ручеек аромата роз, быстро смешавшегося с запахом ее духов.

Не замечая смутного мужского силуэта в дверном проеме, Джесси продолжала совершать ежевечерний ритуал. Она вытащила из своих тяжелых волос несколько шпилек в античном стиле, увенчанных агатами. Мама всегда называла ее волосы львиной гривой – не рыжие и не золотые, они напоминали медь и были столь густыми, что, когда Джесси наклонялась вперед, ее лица не было видно.