Татьяна Корсакова - Пепел феникса

В ту же ночь тайное желание исполнилось. Да так, что страшнее некуда. На караван-сарай напали после полуночи. Кто напал, Максим в темноте толком не разобрал. Да и некогда было разбираться, тут успевай саблей махать – налетели тати со всех сторон, точно воронье. И караульные проглядели. Или не проглядели? Вон лежит с перерезанной глоткой Саид, а вот балагур и весельчак Митька Бирюков рвет на груди пропитанную кровью рубаху, силясь выдрать вражью стрелу. А ворота, которые на ночь запираются на здоровенный засов, распахнуты настежь. Значит, предателя нужно искать среди своих. Ничего, он поищет, сейчас главное – до Оленькиной комнаты добраться. Откуда ж их, чертей пустынных, столько взялось?! Не залетный бандитский отряд, а целая армия! Вот и комната хозяина: вход завален мертвыми басурманами, а внутри слышно – сеча.

Купец Васильев умел не только торговать, но и славно саблей орудовать, один против троих, это не считая тех, что валяются мертвыми на пороге.

– Максимка! – Голос у купца клокочущий, а лицо все залито кровью. – Максимка, Оленьку спасай! Христом богом молю!

Двоих из троих Максим положил, но третий, падлюка, перед смертью успел-таки всадить саблю в живот купцу.

– Оленьку… Оленьку не бросай… – Старик все еще цеплялся за жизнь, но было ясно как божий день, что не жилец больше купец Сидор Васильев. – И вот еще, Максимка… да погодь ты! Там, в шкатулке… Оленьке передай, она знает…

Он так и помер, не договорив, но успев напоследок указать пальцем на окованный сундук. Что там еще? Деньги? Золото? Золото бедной сироте пригодится…

Сундук открылся с громким лязганьем. Ни денег, ни золота – одна только резная шкатулка на самом дне, а в шкатулке – хрустальная бутыль с чем-то серым. Хорошо наследство, ничего не скажешь…

Максим сунул бутыль за пазуху, бросился вон из комнаты. Теперь одна у него забота – спасти Оленьку. Вот и довелось показать браваду…

Девичий крик он услышал еще издалека. Как услышал, так в него словно бес вселился: дорогу к Оленькиной спальне прорубал саблей, устлал все вокруг себя хрипящими да корчащимися телами.

Она стояла одна против двоих. Маленькая птичка храбро отбивалась от двух шакалов, и кинжал в ее изящной руке был похож на серебряную молнию.

Успел, слава Богу!

С шакалами Максим справился сам, а потом, ни говоря ни слова, схватил Оленьку за руку, потянул за собой из комнаты. Все, прошло время бравады, нужно уносить ноги, потому как все его люди полегли, а злодеев еще тьма.

Каурый недовольно всхрапнул, когда Максим не усадил даже, а безо всяких церемоний зашвырнул в седло Оленьку, и чуть припал на задние ноги, когда следом запрыгнул сам хозяин.

– Ну, выручай, дружочек! На тебя теперь одна надежда!!!

Вражеская стрела настигла Максима уже в воротах, впилась железной осой под левую лопатку, выбила из горла крик и фонтан крови. До чего ж нехорошо вышло. Хотел удаль молодецкую показать, а залил кровищей Оленькину одежду. Нужно освободить каурого от лишней ноши, все равно он больше не жилец, а девочка может и спастись…

– Держись! – Маленькая ручка насмерть вцепилась в пояс. Станешь спрыгивать, непременно ее за собой потянешь под копыта жеребца. – Максимушка, держись, родненький. Только держись…

До чего ж радостно перед самой смертью услышать нежнейший этот голосок! Знать, не зря он прожил на земле четверть века, раз в последний путь его провожает ангел…

– …Ну что же это?! Лихорадка уже спала, а он все в себя никак не придет. – Из небытия его вызволил смутно знакомый голос. Он даже не сразу понял, что говорят не по-русски, а по-персидски.

– А что же ты хочешь, девочка? Мне острие стрелы пришлось почти из самого сердца ножом вырезать. Кто вообще может выжить после такого? – А вот этот голос был ему совершенно незнаком, мужской, надтреснутый, как старый глиняный горшок. – И чего ты удумала пеплом рану засыпать?! Кто тебя только учил такому варварству?!

– Я знаю, что делаю, дядюшка! Мне папенька рассказывал, как надо. Но отчего же так долго-то?!

Максим открыл глаза в тот самый момент, как узнал этот звонкий встревоженный голос. Оленька! Живая и невредимая! Да и он сам, похоже, поспешил с жизнью проститься, раз в груди все огнем горит, и дышать больно. Ничего, боль – это хорошо. Отец говорил – болит, значит, заживает. Вот и у него заживает…

– Максимушка! – прохладная ладошка нежно коснулась его щеки. – Очнулся!