Дафна Клэр - Там, где растут подсолнухи

Однако здравый смысл и знание его характера подсказывали, что это маловероятно. Он ведь сразу пришел и постучал в ее дверь, как только приехал. Поцеловал ее хотя и быстро, но с нескрываемой страстью. Если бы только у него был телефон, она бы тут же позвонила и потребовала объяснений. Его поведение просто смешно. Он уже и так изолировал себя от мира и от людей. Кроме нее.

Словно острый нож вонзился ей в сердце. Она вспомнила, что сказал ей Джас когда-то. После их первого поцелуя. Он тогда спросил:

— Ты не против, чтобы тебя использовали?

А она ответила, что понимает. Этот поцелуй ничего еще не значит, она не должна ничем его связывать. Позже, той же ночью, во время бушующего циклона, она попросила его снова поцеловать ее и получила в ответ презрительный отказ.

И почему она не усвоила урок? Ведь она терпела, даже тогда, когда он проявил ревность — ревность, на которую у него не было ни малейшего права. Но и этого ей было недостаточно. Она снова и снова билась о стену — слишком твердую для нее стену. Так бьется мотылек о стекло горящей лампы. Она даже осмелилась предложить ему заняться с ней любовью.

И он сделал то, о чем она просила. Блайт закрыла глаза, вспоминая ту страсть и сладостное насилие, с которым он любил ее. И свой страх, и возбуждение, и экстаз — это восхитительное крещендо их чувств, когда она в невыразимом блаженстве билась в его горячих объятиях. Он дал ей все, о чем она просила. И она действительно только об этом его и просила. Если он использовал ее, если хотел от нее только секса, а не любви, не длительных отношений, ей остается винить в этом только себя. Он не хотел понравиться ее родителям, не интересовался ее гостями, а она отвергала все предупреждения, не обращала внимания на отказы. Нужно быть сверхчеловеком, чтобы и дальше продолжать отсылать ее прочь всякий раз, когда она бросалась ему на шею, разрушая себя и свою жизнь в угоду безрассудной страсти.

Когда Блайт наконец-то добралась до постели, то услышала приглушенную расстоянием музыку, мягко лившуюся в холодном ночном воздухе. Несколько чистых, прозрачных нот, а потом аккорд и еще один, в которых звучали тоска и одиночество, такие же, как и те, что поселились в ее собственной душе.

В последнее утро перед отъездом Лизи пришла в комнату и облокотилась на стол, где стояли фотографии бабушки и деда Блайт.

— Это прабабушка, я ее помню.

Они вместе принялись разглядывать фотографии. Блайт размышляла о том, как бы поступила бабушка на ее месте. В ее дни секс вне брака не приветствовался. Возможно, в этом и был здравый смысл. Не будь она с Джасом так смела, сейчас ей, возможно, не было бы так больно и она не чувствовала бы себя покинутой.

Когда родители разобрали детей по домам, только остатки гордости, смешанные с обидой и страхом, удержали Блайт от того, чтобы со всех ног не броситься к Джасу и не упасть в его объятия. Вместо этого она потратила полчаса на уборку дома и пошла на пляж. Раньше или позже, но он все равно придет.

Он пришел. Блайт сидела, выводя бессмысленные узоры на песке под неровной тенью большого дерева, и спокойно ждала, пока он подойдет поближе.

Когда он подошел, Блайт подняла на него равнодушный взгляд и встала. Джас наклонился и поцеловал ее холодную щеку. Она стояла, не делая ни одного движения, чтобы поцеловать его в ответ. Джас отступил.

— Ты злишься на меня?

— Нет.

Она уже прошла через злость, осталось только вялое раздражение. Блайт хотелось о многом его спросить, но она боялась услышать его ответ.

— Давай пройдемся, — предложил он и протянул ей руку.

Блайт на момент заколебалась, прежде чем взять предложенную руку.

— Ты виделся с отцом?

— Да.

— Как он?

— Ни ему, ни мне встреча не доставила особого удовольствия. Давай не будем больше об этом, ладно?

— А о чем тогда говорить? Кроме математики, разумеется.

Он напрягся.

— Ты знаешь, я могу быть ужасным занудой, когда говорю о своей работе.

— Я не о том! Просто ты… никогда не говоришь со мной… откровенно… ни о чем другом.

— Но мы говорили о многих вещах, — возразил он, — о цветах, о музыке…

— Но мы никогда не вели доверительных разговоров, — настаивала Блайт.

— Я рассказывал тебе о своем детстве, о том, что причиняет мне боль. — Его голос был полон обиды. — Я никогда никому не рассказывал об этом раньше. Чего же ты еще хочешь?

«Твоей любви», — подумала она. Иногда ей казалось, что он ее любит, хотя и никогда не говорил этого. Но, даже если он и любит ее, может ли она быть счастлива с человеком, который не терпит детей?