Инна Туголукова - Непорочное зачатие

Последнее дело затянулось почти на год. Он защищал интересы попавшего в крутую переделку родственника большого человека в Кремле, мотался из Норильска в Москву и обратно, устал от этой кочевой жизни и полной бесперспективности затраченных колоссальных усилий.

Теперь надо было тщательно подготовиться к судебным прениям, уйдя на время от административных и бытовых забот, коллег, клиентов, родственников, а главное, женщин, которые, надо сказать, занимали в его жизни немалое место, и не потому, что он был на них чрезмерно падок, отнюдь.

Конечно, он не чурался женщин и всех связанных с ними удовольствий и несомненных прелестей жизни, не однажды увлекался, и увлекался серьезно. Но то ли победы доставались ему слишком легко и ни разу — ни разу! — не встретил он не то что отказа — легкого сопротивления и порой сам не знал, как отбиться от очередной настойчивой претендентки, то ли не везло ему хронически и он пока еще просто не нашел ту единственную, что могла бы покорить или разбить его сердце.

Так или иначе, но был Владимир Лаптев не женат и в ближайшее время менять свою холостяцкую жизнь на семейную не собирался.

А пока высокий кремлевский заказчик предоставил ему прекрасную возможность спокойно поработать, а заодно и отдохнуть, уединившись на пару недель в номере люксе правительственного пансионата «Бор».

Из аэропорта Лаптев, заскочив на пару часов в контору, поехал домой. Квартира встретила тишиной и сумрачной прохладой: кондиционер включен, на окнах спущены жалюзи. Идеальную чистоту поддерживала приходящая дважды в неделю женщина — убирала, стирала и гладила белье, выполняла мелкие поручения. Готовил Володя всегда сам и делал это отменно — мамина школа.

Он принял душ, выпотрошил и вновь собрал дорожную сумку, черкнул пару строк прислуге и поехал в «Бор».

Москва томила в пробках, словно не желая выпускать из своих душных объятий. Запиликал сотовый, он отключил его, врубил джазовую радиоволну, пытаясь настроиться на отдых.

Пансионат нашел не сразу, пришлось немного поблуждать по окрестностям: то ли пропустил нужный поворот, то ли так хитро был он замаскирован. Стараясь унять растущее раздражение, прошел затянувшиеся регистрационные процедуры и захлопнул за собой дверь люкса, когда уже смеркалось.

Хотелось только одного — спать: в Норильске, где он просидел последнюю неделю, стояла уже глубокая ночь.

Окна были плотно закрыты, и последнее, о чем он успел подумать, засыпая: вот ведь какая нелепость — посреди леса дышать кондиционированным воздухом!..

Они увидели друг друга сразу, как только Женя вошла в столовую.

Сквозь огромные окна лился солнечный свет, щебет птиц перекрывал тихий гул голосов. Феликс с Татьяной призывно махали ей руками, но среди множества лиц взгляд выхватил именно его. Сердце замерло, а потом вдруг забилось так, что стало трудно дышать.

Женя быстро пошла к своему столику, пытаясь стряхнуть наваждение. Что это она вдруг? Вроде и не красавец какой-то особенный, мужик как мужик. Но что-то в нем явно было, и она все невольно поглядывала в его сторону, пытаясь понять, что же именно так привлекло ее в незнакомце.

Володя тоже смотрел на соседку, забавляясь смущением, которое охватывало ее всякий раз, как они встречались глазами.

А Женя просто диву давалась: впервые после ухода Бориса, а вернее, вообще впервые в своей жизни она так реагировала на мужчину, даже вела себя неестественно — кокетничала с Феликсом, слишком громко смеялась. Что происходит? Она пытается ему понравиться?

Искушенный в этих делах Володя сразу раскусил ее наивные уловки и усмехнулся чуть снисходительно: вот и еще одна дурочка попалась в сети, которые он и не собирался расставлять.

И Женя увидела эту усмешку. Очарование тут же пропало, и больше она в его сторону не посмотрела ни разу.

Он тут же почувствовал в ней эту внезапную перемену и почему то занервничал, теперь уже явно желая возвратить ее внимание.

Танька откровенно наслаждалась, наблюдая за этим спектаклем с того самого момента, как Женя застыла в дверях столовой с раскрытым ртом. «Господи! — молила она незнакомца. — Ну, давай, давай, действуй!»

И только Феликс, не замечая, какие страсти кипят в безмятежной атмосфере столовой, заливался соловьем, польщенный преувеличенным Жениным вниманием. Он чувствовал ее возбуждение, видел, как то и дело вспыхивают нежным румянцем щеки, а глаза загораются мягким светом, и думал: «А она ничего, очень даже ничего. И, кажется, была бы совсем не прочь… Но извини, дорогая, Боливар двоих не выдержит». И он засмеялся, довольный своим успехом и своим остроумием.