Александра Торн - Драгоценный дар

Ее младшей сестре, Эйвери, ничего этого уже не досталось. Блэкджек тогда заразился политической деятельностью — стремился сделать так, чтобы другие мужчины не сражались и не погибали в войнах, развязанных для своей выгоды правительством. Так что, когда через одиннадцать лет после Пич родилась Эйвери, он почти не бывал дома.

Эйвери не застала тот период, когда Блэкджек был домоседом. В последние два года она жила в Лондоне и пропустила также последний — «Бурю и натиск». Везет Эйвери.

Пич вошла в гостиную, и в глаза ей бросилось висящее над камином великолепное полотно Диего Риверы, написанное маслом. Родители взяли ее с собой, когда ездили в студию художника в Мехико. Она снова ощутила запах скипидара, красок и пряностей, витавший тогда в студии.

Ее странствия наконец закончились в библиотеке. Она села за массивный письменный стол отца, в старое кожаное кресло, казалось, хранившее контуры его тела. Это было почти так же уютно, как сидеть у него на коленях.

Дюжина фотографий, на которых он был снят с главами государства, висела на стенах. Надписи подчеркивали то уважение, которым пользовался Блэкджек. Боже, почему он пал так низко?

Она не принимала всерьез обвинения в сексуальных домогательствах. В отце ее вовсю бурлила жизнь. Конечно, он обращал внимание на хорошеньких женщин, порой шутливо хлопал их пониже спины или отпускал несколько фривольные комплименты. Но это все!

Вероятно, он не понимал, что время сильно изменилось и что вчерашний несдержанный комплимент или игривое прикосновение сегодня можно представить как домогательство.

Но как быть с другими обвинениями? Пич начала машинально открывать ящики письменного стола, словно в них можно найти ответ. Именно в этот момент вошли родители.

— Месье Арман сказал нам, что ты здесь, — проговорила Белла.

Пич вскочила.

— Где вы были?

— В доме нечего есть, поэтому мы пошли к Гуггенхейму, — ответила мать. — Где Герберт?

Пич очень не хотелось лгать, но выбора не было.

— В больнице. У него срочная операция… но он передает вам привет.

— С каких это пор косметические операции стали срочными? — спросил Блэкджек. — На чьем-нибудь подтянутом лице спустилась петля?

— Это не смешно. Бывают несчастные случаи, пап.

— Конечно, бывают, — заметила Белла с восхитительным хладнокровием, — и кто может лучше нашего Герберта снова восстановить обезображенное лицо?

Пич с трудом удалось улыбнуться родителям. Но про себя она взмолилась богу тенниса, чтобы Герберт сегодня продул с самым позорным счетом.

Пич вынуждена была отдать должное месье Арману: он, безусловно, умел устраивать аукционы. Оранжерея размером шестьдесят на тридцать футов, выходящая окнами в сад, которая раньше служила местом проведения официальных балов, благотворительных завтраков и многолюдных политических сборищ, была заполнена покупателями. Полог из дубовых ветвей, колышущийся над стеклянной крышей, бросал на лица кружевные тени. Воздух был наполнен крепким ароматом мускуса от распаренных тел и дорогих духов.

Красная ковровая дорожка, расстеленная в центре, придавала всему происходящему величие королевского приема. По обе стороны от нее протянулись ряды стульев и кресел. Коллекционеры всех мастей — торговцы предметами искусства, антиквары, директора музеев и их представители — заполняли эти ряды вперемешку с элитой Хьюстона. Торги шли так оживленно, что под тонкими усиками Армана прочно обосновалась довольная улыбка.

Он царил на возвышении, дирижировал, отвечая на гримасы, кивки и прочие загадочные жесты, поднимавшие ставки. Отец и мать Пич расхаживали в толпе во время перерывов и вели себя как гордые хозяин с хозяйкой. Глядя на них, не скажешь, что они все потеряли.

Пич изо всех сил старалась следовать их примеру — но ее бесила эта стая стервятников с острыми когтями, дерущихся за сокровища ее родителей. Хотя с ее лица не сходила улыбка, из глубины души рвался отчаянный крик от несправедливости всего происходящего.

Еще больнее было вспоминать то, что произошло за завтраком всего несколько часов назад. Какой бы несчастной в личной жизни она себя ни чувствовала, она никогда бы не попросила Герберта о разводе. В отличие от подруг она не выплескивала свои беды на кушетке у психоаналитика. Она просто терпела в надежде, что это пройдет.

Какой же она была идиоткой! Ее кулаки сжались при мысли о Герберте. Вероятно, он в эту минуту как раз засовывает силиконовый мешок, наполненный соляным раствором, в чью-нибудь дряблую грудь. Она вдруг вспомнила, какое у него напряженное лицо во время операции — или во время занятий сексом, — словно он рассматривал оба эти процесса как неизбежное зло на его пути к достижению «американской мечты».