Александра Торн - Драгоценный дар

— Сенатор Коннели и его жена выжили после подобного аукциона. И твои отец с матерью тоже выживут, — заявил Герберт. В числе многих талантов он обладал даром произносить совершенно немыслимые вещи так, что они звучали абсолютно убедительно.

Он занял свое обычное место за кованым железным столом, который они откопали в Италии во время второго медового месяца. Теперь те дни казались такими далекими, словно их и не было никогда. Налив себе кофе, он скрылся за разворотом «Хьюстон кроникл», давая понять, что вопрос о его утреннем расписании закрыт.

Она недоуменно покачала головой. Как может хирург, гордящийся своим умением сопереживать пациентам, быть таким бесчувственным к родителям жены?

— Я знаю, что этот аукцион — зрелище не из приятных, но тем более нам нужно туда пойти. Мои родители всегда готовы были нам помочь. — Она говорила очень быстро, боясь, что если хоть на секунду остановится, то не выдержит и расплачется. — Помнишь, как папа заплатил за нас вступительный взнос в загородный клуб «Ривер-Оукс», когда ты сказал, что это поможет найти тебе новых клиентов и расширить практику, и как он заплатил за этот дом и за нашу первую машину? — Она задыхалась от слез, но заставила себя продолжать: — И взамен я всего лишь прошу, чтобы ты сегодня был рядом с ними.

Герберт прекратил притворяться, что читает. И обрушил на нее всю силу своего взгляда.

Его черные, словно обсидиан, глаза завораживали и пугали. Взгляд его, обычно непроницаемый, сейчас был острым и холодным, как золингеновская сталь.

— Я помню о финансовой помощи, которую оказал нам твой отец. А также слишком хорошо помню обо всем остальном, что он сделал. Злоупотребление влиянием, протекционизм, незаконное использование фондов избирательной кампании, не говоря уже о сексуальных домогательствах, — все это очень дурно пахнет, ты не находишь?

Перечисление отцовских прегрешений звучало как обвинительная речь в суде. Единственное, в чем не обвиняли Блэкджека Моргана — пока что, — это в совращении маленьких мальчиков. Пич ожидала, что со дня на день подобные слухи появятся.

Газеты уже несколько месяцев нагнетали это безумие, исходя криком в праведном гневе по поводу «преступлений» Блэкджека, будто он какое-то чудовище. На него была устроена настоящая травля.

Ее журнал был единственным изданием, не опубликовавшим ни строчки об этом скандале. Пич никогда не выступала в печати в защиту отца, но бессчетное число раз защищала его устно. Но она никак не ожидала, что ей придется защищать его в стенах собственного дома.

— В Америке человек считается невиновным, пока вина не доказана. На тот случай, если ты забыл, отцу еще никто не выносил приговора.

Она произнесла эти слова и вздрогнула. А что, если этим и вправду все кончится?

Герберт нахмурился еще больше.

— Твой отец на грани импичмента.

— То же самое говорили об Агню, Никсоне, Де-Кончини и Пэквуде. С ними этого не случилось, и с отцом тоже не случится. Кроме того, сенаторов не подвергают импичменту. Им выносят порицание.

— Конечный результат тот же самый. — Герберт чиркнул пальцем по горлу. — Черт возьми, Пич, с меня хватит. Меня уже тошнит от того, что, когда я вхожу в клуб, все разговоры умолкают. От того, что друзья и знакомые перешептываются за моей спиной. От того, что наше имя мелькает в газетах. Это плохо влияет на мою практику. Количество новых пациентов резко упало.

Его слова привели Пич в ярость. Да что с ним сегодня такое? Он просто невыносим!

Следует признать, что последние несколько лет они с трудом находили общий язык. Между ними словно стена выросла. Пич думала, что это оттого, что они оба заняты целый день и почти не видятся, встречаясь только за завтраком и ужином. Слыша те же жалобы от подруг, она говорила себе, что переход на раздельные орбиты — это та фаза, которую проходят все мужья и жены по дороге к золотой поре жизни.

Но теперь Пич поняла, что это не так. Они с Гербертом совершенно чужие друг другу. С таким же успехом она могла завтракать с незнакомцем — и к тому же с очень неприятным незнакомцем. Герберт говорил сейчас словно капризный ребенок, а не уважаемый хирург.

— Ты думаешь только о себе, Герберт. Тебе наплевать на других людей. И поскольку ты твердо решил беспокоиться только о себе, позволь спросить: думал ли ты о том, что напишут газеты, когда узнают, что ты сегодня отправился играть в теннис? Интересно будет почитать.

— Не смей угрожать мне, Пич.