Международный аэропорт в Галеао ничем не отличался от других международных аэропортов; в чистых залах царил деловитый дух, но отчужденность ощущалась буквально во всем. Сидя в баре и потягивая уже вторую порцию кока-колы, Доминик думала, что, если бы не португальская речь, слышавшаяся со всех сторон, и смуглокожие мужчины, с очевидным трудом заставлявшие себя оторвать взгляд от ее серебристых волос и нордической синевы глаз, этот аэропорт мог бы находиться в любой части света.
Вздохнув, она в очередной раз бросила взгляд на часы, недоумевая, сколько еще придется ждать. Послание, которое ей передали, едва самолет приземлился, было уж слишком расплывчатым. В нем говорилось только, что по не зависящим от него обстоятельствам сеньор Хардинг задерживается, и Доминик предлагалось подождать в аэропорту, если Джон не успеет встретить ее вовремя.
Девушка закурила сигарету, удостоила мимолетной улыбкой молодого человека, который вот уже полчаса жадно пожирал ее глазами, и глубоко затянулась. Трудно было запастись терпением, хотя Доминик и слышала, что до Бела-Висты путь неблизкий. Все-таки Джон уже больше недели знал, когда и каким рейсом она прилетит, и мог бы приехать заранее и переночевать в Рио-де-Жанейро, вместо того, чтобы заставлять ее томиться ожиданием в полной неопределенности.
Доминик успела уже воспользоваться всеми возможными удобствами, которые предлагал аэропорт. Она посетила дамскую комнату, приняла душ и переоделась в легкое хлопчатобумажное платье, куда более подходящее для удушающего зноя, царившего вне стен кондиционированных залов аэропорта, чем мохеровый костюм, в котором она тридцать шесть часов назад покинула Лондон. Доминик уложила волосы, не пожалев времени, чтобы собрать локоны в замысловатую прическу, которую так любил Джон, потом наложила легкий грим на свою чистую, гладкую кожу, подчеркнув изящные выпуклости скул и длину пушистых ресниц. Теперь же, по мере того, как текло время, девушка уже начинала сожалеть о своих стараниях. Она обошла все магазинчики, полюбовалась изделиями искусных бразильских резчиков по дереву, скромно перекусила в ресторане с европейской кухней и, наконец, уединилась в баре, изнывая от бесконечно затянувшегося ожидания.
А многими часами раньше, когда огромный «боинг» только начал кружить, заходя на посадку, у Доминик от волнения перехватило дыхание и разгорелись глаза. Не в силах сдержаться, она то и дело изумленно вскрикивала при виде очередного чудесного зрелища. Величественная гора Сахарная голова, пик Корковадо, увенчанный исполинской статуей Христа с раскинутыми руками, словно готового объять весь залив Гуанабару. Изрезанные горные хребты выглядели столь притягательно, что Доминик едва успела заметить узкую белую полоску Копакабаны, окаймленную высоченными небоскребами-отелями. Каким же контрастом выглядели на их фоне бесчисленные муравейники фавел — бразильских трущоб, прилепившихся к склонам гор вокруг Рио. Очарованная увиденным, Доминик всем нутром ощутила, что полгода ожидания потрачены не впустую — увиденное стоило того. Ей даже не верилось, что скоро она вновь обретет Джона, прильнет к нему и снова окажется под его надежной защитой, которую почувствовала еще с их самой первой встречи. Разочарование, испытанное ею, когда Джон известил, что едет работать в Бразилию, теперь окончательно уступило место чувству признательности — ведь теперь благодаря ему она увидит такую несказанную красоту. Впрочем, шесть месяцев назад, когда Джон покинул Англию, Доминик еще не оправилась от смерти своего горячо любимого отца — возможно, именно поэтому она и не могла смотреть в будущее с достаточной уверенностью.
Мать умерла много лет назад, когда Доминик была еще крошкой, поэтому воспитывал ее один отец. И ей было вдвойне больно оттого, что он погиб по пути к больному, считавшемуся одним из «завзятых», к человеку, почитавшему своим долгом испытать на себе любое из изобретенных лекарств или снадобий. Однако доктор Мэллори никогда не отказывал ни одному из своих пациентов, вот и тогда, несмотря на густейший туман, спустившийся на Лондон, он сел в машину и покатил по вызову. Лобовое столкновение с другим автомобилем — и Доминик осиротела. Несколько недель она ходила черная от скорби, отказывалась верить, что отца больше нет, что она осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Были, правда, еще родственники — дядя, тетка да двоюродная родня на севере Англии, но Доминик не хотела делить горе с незнакомцами, не способными предложить ей ничего, кроме сочувствия.
Читать дальше