Сара Данн - Настоящая любовь

Я хочу настоящей любви. Я открыла глаза и посмотрела на Тома. Он по-прежнему возился со своей салфеткой. И здесь я ее не найду.

Я поняла это с ослепительной ясностью. Не имело значения, что я наконец поняла: в жизни есть вещи и похуже того, что человек, который, как предполагается, должен спать только с вами, спит с кем-то еще. Есть вещи и похуже незнания, есть вещи, которые хуже унижения. Не имело значения, что мне почти тридцать три и что у меня свертываются яйцеклетки. И что в Филадельфии больше не осталось мужчин, и что их вообще нигде не осталось, не считая, быть может, Аляски. А это означало, что мне придется отправиться на Аляску за мужчиной или в Китай — за ребенком, что мне придется проводить много времени в интернете и что ни одно из вышеперечисленных занятий не привело меня в восторг. Ничего из этого не имело значения. Единственное, что имело значение, — это была не любовь. Это была совсем не та настоящая большая любовь. Я поняла, что могу провести остаток своей жизни, цепляясь за Тома. Я могу изо всех сил стараться приковать его к себе. Я могу из кожи вон лезть, убеждая его, что он не сможет жить без меня. Но внезапно я поняла, что есть и другой выход. Я могу просто отпустить его. Одновременно я ощутила, как нечто сдвинулось во мне, что-то такое, что оставалось на своем месте так долго, сколько я себя помнила.

Все это было просто поразительно! Мне показалось, будто я пробуждаюсь от долгого сна. Я понимаю, что это избитая, банальная фраза, но именно это я сейчас ощущала. Я тряхнула головой, а потом снова посмотрела через стол на Тома, и мне показалось, что я увидела его в первый раз. Он откинулся на спинку стула, чтобы разговаривать с Виктором, который по-прежнему восседал на подоконнике. Они говорили об ипотечных ставках. Свет одного из настенных бра падал сзади на Тома, отчего его светлые волосы окружал ореол. Мне всегда нравились волосы Тома. Когда я перебирала в уме черты, которые наши дети, как мне хотелось, должны были бы унаследовать, я всегда смешивала все в кучу, чтобы было интереснее, но одно не менялось никогда: волосы должны были быть его. Нос оставался моим, а волосы были его.

— Я думаю, — произнесла я вслух, ни к кому в отдельности не обращаясь, — что одной любви должно быть достаточно.

— О чем это ты? — не понял Ларри.

— Я думаю, что одной любви должно быть достаточно, — повторила я, на этот раз достаточно громко.

— Давай убежим вместе, Алисон, — обратился ко мне Виктор. Он выдохнул большое облако дыма в гостиную. — Мы с тобой будем романтиками.

— Я никогда не чувствовала себя романтиком, — сказала я. — Но я подумываю о том, чтобы стать им.

Я посмотрела на Тома.

— По-моему, нам пора идти, — сказала я.

В эту ночь мы с Томом расстались. Все получилось очень по-взрослому и окончательно. Я чувствовала, что обязана так поступить по отношению к нему. На следующее же утро я ушла и перебралась к Корделии. Я намеревалась сначала найти новую работу, а потом и жилье.

— За твою новую жизнь, — сказала Корделия, чокаясь со мной.

— За мою новую жизнь, — откликнулась я.

Когда на следующий день Корделия вернулась из тренажерного зала, я лежала в ее постели, свернувшись в позе эмбриона.

— Мне показалось, ты говорила, что нормально к этому относишься, — заметила Корделия.

— Я нормально к этому отношусь, — ответила я.

Она присела на кровать рядом со мной.

— В глобальном смысле, — добавила я.

Она кивнула.

— Мне просто нужно разобраться в себе, — сказала я.

К понедельнику тучи рассеялись, и я перетащила телевизор из другой комнаты, поставив его на чемодан в изножье кровати. Мне было удобно лежать, опершись спиной на подушки в изголовье, и бесцельно переключать каналы.

— Не понимаю людей, которые говорят, что по телевизору нечего смотреть, — заявила я Корделии, когда та вернулась с работы.

Корделия пересекла комнату и распахнула окно.

— Моя новая теория, — продолжала я, — заключается вот в чем: люди, которые говорят, что по телевизору нечего смотреть, просто мало смотрят его.

Корделия наклонилась, подняла несколько валявшихся на полу журналов и положила их на ночной столик.

— Здесь скрыта вселенная, — сказала я.

Вот так я на некоторое время удалилась от мира в кровать Корделии. Должна заметить, подруга справлялась с моим присутствием исключительно хорошо. Ее мать еще в начале семидесятых заперлась в затемненной спальне на втором этаже, так что мое поведение не удивило Корделию. Она готовила мне картофельное пюре и омлет. Она покупала мою любимую закуску — крекеры и черничный джем — и даже глазом не моргнула, когда несколько ягод из джема приземлились на ее пуховое одеяло. Не могу припомнить, о чем мы говорили. Зато помню, как однажды вечером, когда Корделия растирала мне ноги лосьоном из перечной мяты, я подумала, что вполне понимаю, почему ее мать предпочитала месяцами не вылезать из постели. Если бы такое вытворяла моя мать, я бы не выдержала.