Сара Данн - Настоящая любовь

— Да. Кто это говорит? Представьтесь, пожалуйста.

— Я была одной из ваших пациенток. Клиентов. Вы были моим лечащим врачом. Меня зовут Алисон Хопкинс.

— Алисон. Ну конечно, — сказала Дженис. — Как у вас дела?

— Все хорошо. Хотя, наверное, не очень, я полагаю. Вот поэтому и звоню.

— Что я могу для вас сделать?

— Я вдруг подумала, что, быть может, вы узнали обо мне что-то такое, что мне следует знать. Ну, вы понимаете, какой-нибудь секрет, тайну…

— Секрет, — повторила она невыразительным голосом, как говорят все врачи.

— Я вот что хочу сказать. Мне известно, что вам не полагается рассказывать о том, как меня нужно лечить, но я подумала, быть может, вы составили обо мне некую теорию, которую предпочли оставить при себе и к которой, по вашим расчетам, я должна была бы прийти самостоятельно. Теперь, когда мы с вами больше не работаем, мне пришло в голову, что сейчас вы могли бы поступиться правилами.

— Почему бы вам не рассказать мне о том, что привело вас сейчас в такое странное состояние, — сказала Дженис.

Я так и поступила. Я поведала ей всю историю. Я рассказала ей о романе Тома и Кейт, о том, что случилось на вечеринке, и как Том вернулся с горчицей две недели спустя. Я рассказала ей о том, что нашла номер телефона на клочке бумаги, что вскрыла конверт с телефонными счетами и что там оказался совершенно другой номер, о том, что я позвонила по нему, а теперь думаю, что мне надо было позвонить по первому номеру, что мне надо было позвонить по нему с самого начала. Я все говорила и говорила, и так завела себя, что закончив, буквально рыдала в телефонную трубку, ожидая слов сочувствия, понимания или сострадания. Знаете, что ответила мне Дженис Финкль? Она сказала:

— Ну и как вам это чувство? Вам понравилось, что вы не властны над происходящим?

Помню, я подумала тогда: «Чтоб ты сдохла!» Будь оно все проклято, ведь не я же обманывала. Это не я вышла купить горчицы и не вернулась. Не я лгала, не я нарушала свои обещания, не я делала втихомолку то, чего не следует делать, я не хитрила и не мошенничала. Я ничего не разрушила — я не сделала ничего. Только покрасила кухню в великолепный желтый цвет и покупала корзины для носков своего мужчины. Если бы я контролировала происходящее, ничего этого не случилось бы!

В моей жизни был такой период, когда я проводила много времени в спорах, можно или нет выбросить из окна обезьяну. Окно, о котором идет речь, находилось на двадцать третьем этаже одного из многоэтажных общежитий в университете Пенсильвании — думаю, можно не упоминать о том, что это было в колледже — в общежитии квартирного типа, в комнате рядом с моей, где жили четверо парней, которые всегда оставляли входную дверь открытой, сунув в нее ботинок. Из этого самого окна выбрасывались разнообразные вещи, самой впечатляющей из которых был телевизор с девятнадцатидюймовым экраном, но об этом никогда не возникало никаких споров, поскольку никогда не возникало и вопроса о том, возможно или нет выбросить из окна телевизор. Они могли сделать это и сделали, а потом перешли к вопросу об обезьяне, который так и остался открытым. Даже сейчас возобновить этот спор проще простого, достаточно собрать вместе трех или четырех индивидуумов. При одном условии: одним из них должен быть Лайл Брэди. В университете Лайл Брэди считался личностью легендарной. Он вырос на молочной ферме в Западном Кентукки, учился на ветеринара и был знаменит фразой, которой начинал знакомство с девчонками: «Ты такая классная и чистая, как высокий стакан молока». Лайл был чрезвычайно уверен, что у обезьян колоссальные сила, рефлексы и воля к жизни. Собственно говоря, Лайл был совершенно уверен в том, что выбросить обезьяну из окна решительно невозможно, и, что еще более важно, никогда не уставал отстаивать свою точку зрения в споре. Он придумал несколько постулатов, с которыми согласились все. Обезьяна, о которой шла речь, должна была быть такого роста, чтобы, протянув руки в стороны, могла вцепиться в оконные рамы, она не должна страдать от каких-либо физических увечий или насилия, а именно: она должна быть зрячей, не связанной, не находящейся под воздействием наркотиков, ну и так далее. Но вы, например, могли несколько раз покружить обезьяну на месте, а потом вытолкнуть ее спиной вперед — это было бы справедливо. Или, скажем, можно было погасить свет. Можно было подождать, пока обезьяна заснет, или разработать какую-либо скоростную катапульту. В общем, вы понимаете, о чем я говорю. Как бы то ни было, мне всегда казалось, что если бы вы «хорошо вели себя» с обезьяной, если бы вы держали ее лицом к себе, ворковали бы с нею, как мать со своим дитятей, одновременно медленно приближаясь к открытому окну, а потом резко вытолкнули бы ее, обезьяна была бы настолько ошеломлена, что не успела бы схватиться за оконную раму и полетела бы вниз. До сего дня я настолько уверена в правильности этой стратегии, что мне иногда не терпится заполучить в свои руки настоящую обезьяну и испробовать на ней этот приемчик. Но не с двадцать третьего этажа, разумеется. Может быть, со второго.