Руфь Уолкер - Мишель

— А ты? Ты поедешь с нами?

Мама затеребила ворот платья и опустила глаза.

— Не могу. Я там буду только мешать. Ты же даже в свободное время будешь заниматься своим бизнесом…

— Нашим бизнесом, Викки!

— Он никогда не был моим. Я всегда была в цирке чужой.

— Не могу с тобой согласиться… но… будь по твоему. И все-таки я хочу сказать тебе, дорогая, вот что! Ты можешь сколько угодно вводить Мишель в эти твои высшие сферы, но однажды она вернется в цирк. Все будет именно так, Викки. Вот увидишь. Цирк у нее в крови.

— Цирковая лихорадка — болезнь не врожденная, и слава Богу, что так. Не спорю, она очень любит быть рядом с тобой. В ее глазах ты просто бог. Иногда я себя спрашиваю: чем ты так ее околдовал? Ладно, пусть едет, а я буду готовиться к тому, что она вернется домой совершенно неузнаваемой. Когда в прошлом году я отпустила ее на неделю, она приехала домой коричневая от загара, совсем как какая-нибудь…

— Как какая-нибудь цыганка, хочешь сказать?

— Хуже! — Мама засмеялась. — Как уличная оборванка.

— Так почему бы тебе не поехать с намии не проследить, чтобы она не выходила на солнце без шляпы? — спросил папа.

— Если бы только это! Она была шумной, перевозбужденной и…

— Она была счастливой. Мишель наслаждалась каждым мгновением той жизни. У нее ведь в цирке полно друзей…

— Ну да, самого дурного пошиба… — глухо произнесла мама.

— Что ты, Викки! Там же Роза и Кланки, молодой доктор, дети Валуччи. Все как один — люди респектабельные, даже по твоим взыскательным меркам. У нее там столько защитников, что в Орландо, под твоим крылышком, она в меньшей безопасности. Да что там говорить, Роза собственноручно задушит всякого, кто косо посмотрит на Мишель.

— О да, Роза! Не сомневаюсь, что она снова набьет голову Мишель всякой цыганщиной. Теперь мне понятно, почему девочка становится такой… неуправляемой. Ты уверен, что влияние Розы пойдет на пользу Мишель — она ведь очень впечатлительная?

— Роза обожает Мишель, как обожала бы тебя… если б ты позволила. Но ты почему-то не хочешь встречаться с ней, даже зимой, когда она живет совсем недалеко от нас.

— Я сейчас не хочу говорить о Розе. Давай закончим с Мишель. Итак, летом она едет с тобой, чтобы осенью отправиться в Кейбот. Идет?

— Мне остается только согласиться. Ох уж эти женщины! Моя собственная мать, как ты знаешь, тоже усиленно готовила меня к так называемой респектабельной жизни, но как только я стал взрослым, все ее усилия пошли прахом. С Мишель будет то же самое…

Мишель не стала слушать дальше — диспуты на эту тему она уже слышала, да и спать очень хотелось. Она на цыпочках поднялась по лестнице, совсем позабыв, для чего спускалась вниз. Только нырнув в постель, она вспомнила про молоко, но теперь оно уже было не нужно: Мишель свернулась клубочком и мгновенно заснула. Во сне она выступала на арене, каталась на спине Конни, своей любимой слонихи. На Мишель был потрясающий костюм, усыпанный искусственными бриллиантами и блестками…

И вот, неделю спустя, она едет в поезде — и впереди целое лето! Что касается цены за поездку — изгнание на девять месяцев в холодный Бостон, — то это когда еще будет!.. Кто знает, вдруг к осени мама передумает? В конце концов, частных школ и в Орландо сколько хочешь, и папа еще успеет уговорить маму не валять дурака и выбрать школу поближе, вместо того чтобы увозить дочь за тридевять земель.

Испугавшись, что снова заснет, Мишель соскочила на пол и поджала пальцы босых ног — таким холодным был пол. Обхватив себя руками, она подошла к окошку, опустила стекло и выглянула. Сквозь утренний туман она увидела в хвосте поезда несколько неясных, но величественных силуэтов — и сердце ее радостно забилось. Слоны! Как же она их любила, особенно Конни — свою приятельницу с детских лет!

Слабое сияние пробилось сквозь серые клубы тумана, и Мишель поняла, что скоро рассветет. Закрыв окно, она включила лампочку на столе и сняла с себя ночную рубашку. Заторопившись, Мишель выдвинула из-под полки чемодан и достала белье, джинсы, майку, свитер и — по случаю утреннего холода — просторную, не по размеру ветровку, которую вчера выклянчила у Дэнни.

Затем она начала одеваться, но отражение обнаженного тела в зеркале над встроенным умывальником заставило ее замереть. Не далее как месяц назад папа напомнил маме, что Мишель уже не ребенок, хотя с виду может показаться маленькой. Очевидно, он просто давно не всматривался повнимательнее в свою дочь. Ее тело — бледно-матовое в свете ночника — больше не было длинным, неуклюжим, бесформенным телом подростка.