Дарья Волкова: Такса

Дарья пожимает плечами.

— Ну, видимо, мальчик похож на тебя и такой хорошенький, что доктор ошибся. Держи.

Олег не успевает испугаться, как у него на руках уже маленький теплый сверток. А потом он все-таки пугается. До дрожи в коленях. Но руки, кажется, сами знают, как держать это невозможное хрупкое. Невероятно дорогое. Беспомощный взгляд на Дашу.

— Да не бойся ты так! Он не сломается.

— Точно, — кивает Тихомиров, — не сломается. Я проверял.

— Можешь зайти, — Дарья кивает на дверь, — если хочешь.

— «Если хочешь», — передразнивает жену Тихомиров. — Как будто мы бы его смогли остановить, — открывает перед Олегом дверь

И с сыном на руках тот заходит внутрь.

Женя бледная. Очень бледная. Вокруг закрытых глаз — синюшные круги. Лишь волосы — по-прежнему ослепительно-яркие на белой подушке.

Он садится рядом, стараясь не смотреть на иглу, торчащую из тонкой руки, на змеи капельницы. Кажется, она спит. Пусть отдыхает. Он готов бесконечно долго сидеть и смотреть так на нее, прижимая к себе теплое маленькое тело их сына. Смотреть на свое рыжее сокровище. На одно. И на второе.

Ее ресницы дрожат, вздох, и глаза открываются.

— Привет.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально.

— Больно было?

— Уже… все прошло.

Он осторожно меняет положение рук, и касается пальцами ее ладони.

— Теперь все хорошо?

— Да, ты же со мной.

— Не только я. Со мной еще кое-кто.

Женька слабо улыбается.

— С девочкой промашка вышла.

— Да это не важно. Главное — нас теперь трое.

Вздох.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Они молчат, просто глядя в глаза друг другу. Долго. Нежно. Пока завозившийся на руках Олега малыш не напоминает им, что их действительно теперь — трое.

— Дим, пойду я. Олега дождешься? Не заблудитесь, я думаю?

— Куда так торопишься?

— Женька у меня не одна. Работы куча.

— Не увлекайся очень-то!

— С какой радости раскомандовался?

— С такой. Тебе вредно много работать.

— Чего это?

— В твоем положении…

— Ой…

Смотрит на него смущенно.

— Ты знаешь?

— Знаю.

— Давно?

— Давно.

— Хм… Прости меня, Дим.

Порывисто притягивает ее к себе.

— Это ты меня прости, — шепчет ей в волосы. — Я сам виноват. Достал тебя тогда. Я исправлюсь, обещаю.

На пару минут она позволяет себе замереть в его руках, прижав голову к плечу. Потом смущенно:

— Дим, ну отпусти меня. Люди смотрят.

— Плевать.

— Давай дома…

Со вздохом разжимает руки.

— Ладно, иди уже…

И дождавшись, когда она отойдет метров на десять, кричит ей, нимало не смущаясь тем, что их слышат другие:

— И чтобы дома вовремя была, слышишь? Мы с Машкой будем ждать.

Яркий солнечный, первый по-настоящему жаркий день. Цветы, много цветов. Радостные улыбающиеся лица — Дашка и Димка, Тихомировы-старшие, Борислава со своими ангелом Милой и демоном Вовкой, Светлана Владимировна, мать Олега. И, конечно, сам Олег с их сыном на руках. Почти — как в том ее сне. Яркие голубые глаза, радостная искренняя улыбка. Ее родные, ее друзья. Ее семья.

Женя впитывала каждую черточку этого светлого дня. Ее восприятие было необыкновенно полным, острым. Казалось, она в состоянии заметить каждую деталь. И, наверное, именно поэтому…

Она заметила его, несмотря на то, что во дворе роддома толклась куча людей — перед выходными старались выписать как можно больше женщин домой. Возможно, заметила потому, что, невзирая на жару, он был одет в темно-серый, застегнутый на все пуговицы костюм. Или потому, что стоял в стороне, отдельно от всех. Или потому, что он — ее отец.

— Подождите меня, — шепнула Олегу и двинулась вниз по ступенькам.

Пробираясь сквозь толпу, думала: «А вдруг мне показалось?».

Нет, не показалось.

— Папа? Ты что здесь делаешь?

Его руки мнут в руках шляпу. Только ее отец способен надеть шляпу в плюс двадцать пять!

— Да я… Ты прости меня, Женечка. Я не хотел мешать… Так, посмотреть… издалека…

— Откуда ты узнал вообще?

— Худяков сказал… Не ругай его только.

Она молча смотрит на него. Даже не смотрит — рассматривает. Очень сильно сдал. Постарел, посерел. Выгладит старше своих… Женька хмурится, сообразив, что не может сразу вспомнить — сколько отцу лет. А он ее нахмуренные брови понимает иначе.

— Не сердись, Женя. Я мешать не буду. Посмотрел на тебя, на мужа твоего, на сыночка вашего — и пойду.

Резко поворачивается, чтобы она не успела увидеть слезы в его глазах. И едва успевает ухватиться за спинку кстати оказавшейся неподалеку скамейки — так кружится голова. И черные мельтешащие точки перед глазами, и стоять трудно, даже опираясь.