И вот она звонит в дверь дома своего детства, стараясь изобразить на лице подобие улыбки.
Ей открыла сама Дорри, притворяясь, что видит Аликс впервые за все это долгое время. Они обменялись приветствиями и расцеловались.
— Как приятно тебя видеть, Аликс! — воскликнула она «рекламным» голосом, пока Бриджит помогала Аликс снять пальто. — Ты хорошо выглядишь.
— Привет, Бриджит, — поздоровалась Аликс с горничной. Боже, ей должно уже быть лет сорок! — Я вижу, ты получила повышение после кухни.
— Да, мисс. Благодарю вас, мисс.
— Твой отец ждет тебя в оранжерее, — сказала Дорри, — и, уверена, ждет с нетерпением. — Дальнейшее она уже шептала Аликс прямо на ухо: — Не хочешь выпить рюмочку бренди перед тем, как пойти туда?
Аликс отрицательно помотала головой, обрадовавшись, что примирение произойдет в самой солнечной комнате во всем доме, а не в сумрачной библиотеке, под портретом матери — слишком много воспоминаний…
Он сидел в механизированном инвалидном кресле с вмонтированным в него пультом управления, которое, вне всякого сомнения, сконструировали умельцы «Брайден Электронике». Ноги Льюиса были прикрыты темным пледом, левая рука безжизненно лежала на колене. Он выглядел бледным, болезненным и съеженным.
— Ты простишь меня, если я не встану, чтобы поздороваться с тобой? — Когда он говорил, его рот кривился на одну сторону, но речь, хотя и несколько невнятная, осталась связной и контролируемой. Повторял ли он про себя «выдержка, выдержка, выдержка»?
Аликс осмотрелась, чувствуя себя неловко. Вот он сидит перед ней, во плоти и крови, через столько лет, а она не знает, что сделать или сказать…
Ждал ли он, что она его поцелует? Обнимет? Пожмет ему руку? Но почему — теперь, если она никогда не делала этого раньше? Внезапно Аликс пронзила мысль, что сейчас отец в ее власти: на этот раз он не смог бы уклониться от ее объятий.
Однако она не умела выказывать свои чувства стихийно и непринужденно — по крайней мере, по отношению к нему: он никогда не учил ее этому. Самое большое, на что она была способна, это изобразить сердечную улыбку — одну из тех, которые она испробовала на присяжных. Она и улыбнулась, усевшись в плетеное кресло метрах в полутора от Льюиса. В комнате стояла духота. Аликс откашлялась.
— Здравствуй, папа. Как ты? Прошло так много времени…
«Подходящее начало! Одновременно и нейтральное, и банальное», — мелькнуло в нее в голове.
С минуту они сидели в тяжелом молчании, словно участники телевикторины, поставленные в тупик сложным вопросом.
— Да, много… — наконец ответил он дребезжащим голосом. — Как тебе показался дом? Дорри заново отделала его прошлой весной.
— Потрясающе! — с готовностью подхватила Аликс. — Правда, я еще не все обошла, но… — «Господи, до чего мучительно!» —…но я заметила исчезновение старой магнолии.
— Корни… — проворчал Льюис. — Они так разрослись и переплелись, что начали разрушать фундамент парадного входа. В прошлом году я и срубил магнолию.
Аликс подумала, не было ли в его словах некоего иносказания.
— Может, на этом месте будут хорошо смотреться азалии?
Он неопределенно хмыкнул.
— Я вижу, ты выиграла дело об убийстве Дюмена. Она знает, на кого ставить, эта Маргарет Джонсон… Очень предприимчивая женщина.
Еще несколько минут они вели осторожный разговор на отвлеченные темы — о процессе, о доме, о погоде, — словно, продвигаясь по зыбкой почве маленькими шажками, нащупывали путь друг к другу. Они напоминали измотанных боями солдат в последние дни войны. Расстеленный на полу ковер играл роль нейтральной полосы, по разные стороны которой окопались две враждующие группировки, причем силы их были равны. Начав переговоры, они еще не знают, приведут эти переговоры к прекращению военных действий или к их возобновлению…
Аликс сомневалась, следует ли ей расспрашивать отца о здоровье или он воспримет это как вторжение в личную жизнь. В конце концов она предоставила ему самому выбирать предмет разговора.
Льюис заговорил о профессии юриста. Не абстрактно, как в былые, не слишком добрые времена шестидесятых, а в контексте карьеры Аликс.
Он был так точно информирован обо всех крупных, нашумевших делах, которые она вела, что у нее зародилось подозрение, уж не начал ли он собирать вырезки из газет. Она вспомнила, как он установил за ней слежку в Кеймбридже, и почувствовала легкое волнение: от старых привычек трудно избавиться. И все же она не могла не отметить комизм ситуации: дела, за которые она бралась, предвкушая с мстительным ликованием, что это приведет его в ярость, оказывается, служили для него источником родительской гордости за нее — успехи его дочери! Было в этом чувстве что-то родоплеменное.
Читать дальше