Эмили Грейсон - Беседка любви

— Господи, хорошо-то как!

— Я бы так не сказала, — раздался чей-то голос.

Мартин торопливо поднялся. Перед ним, скрестив руки на груди, стояла девушка приблизительно его возраста. Она улыбалась. Нет, скорее ухмылялась, и Мартин внутренне напрягся в ожидании оскорбления или какого-нибудь саркастического замечания по поводу его семьи и их денег. Но ничего подобного не произошло. Одним глазом ему удалось разглядеть название книги, которую девушка держала в руках: «Сокровища европейской скульптуры». Девушка была симпатичной: персиковое летнее платье открывало изящные руки и красивые длинные ноги, прямые рыжие волосы блестели на майском солнце, — и Мартин смутился так, как может смутиться семнадцатилетний парень с подбитым глазом, которого незнакомка застала за разговором с самим собой.

— Знаешь, — продолжила она тем временем, — я слышала, что мясо помогает лучше, чем лед.

— Правда? — спросил Мартин.

Девушка кивнула.

— Спасибо за совет, — сказал он и медленно встал, стараясь сохранить остатки достоинства и показать, что ему совсем не больно, и он может спокойно уйти из беседки в парк.

— Может, попробуешь? — поинтересовалась девушка. — Я живу за углом, мне несложно достать кусок мяса.

Мартин испытующе посмотрел на нее.

— Ты же меня совсем не знаешь, — наконец сказал он.

— Ну да, не знаю.

— И приглашаешь к себе домой?

Она кивнула.

— Но почему?

— Потому что тебе больно, — просто ответила она.

Девушка казалась доброй, но в то же время было в ее поведении что-то игривое и вызывающее. Заинтригованный, Мартин, неожиданно для себя, обнаружил, что соглашается зайти к ней. Дом девушки оказался удивительно маленьким и скромным. Он стоял в окружении таких же маленьких непримечательных строений. «Где же спит ее семья?» — недоумевал Мартин, оглядывая тесное помещение.

Кухня была крохотной, но довольно опрятной. Усадив гостя за стол, девушка достала кусок завернутого в газету сырого мяса — явно купленного в дешевой лавке — и протянула его Мартину. Приложив «лекарство» к глазу, он почувствовал странно волнующий запах крови.

— Я подрался, — зачем-то решил объяснить он, хотя девушка ни о чем не спрашивала — Точнее, они подрались со мной. Я даже толком не понял, почему это произошло.

— Я знаю почему, — ответила она. — Из-за того, кто ты есть.

— Да? И кто же я? — поинтересовался Мартин.

— Я не знаю, как тебя зовут, — медленно ответила она, — но я уже видела тебя в городе. В серебристой машине. Ты был со своей семьей. И я знаю, что случившееся сегодня произошло именно из-за этого. Люди завидуют.

Он кивнул:

— Ты права.

— С тобой уже случалось такое прежде?

— Да.

— Так почему ты продолжаешь сюда ходить? — спросила она. — Бродишь, где вздумается.

Мартин помолчал, обдумывая ее слова.

— Мне кажется, — в конце концов, ответил он, — что из-за того, кто я есть.

Девушка выглядела слегка озадаченной, но Мартин не спешил ей помочь. Он не знал, как объяснить девушке, что снова и снова ходит в город и ввязывается в бессмысленные драки только потому, что отказывается запирать себя на Вершине.

В фамильном особняке, слишком просторном, с неуместными колоннами, построенном в подражание довоенным плантаторским поместьям, Мартин всегда чувствовал себя неуютно. Испещренные прожилками мраморные полы были слишком скользкими, чтобы нормально ходить, а когда Мартин был маленьким и пытался кататься по ним, как по льду, он непременно оказывался в руках непреклонных нянь или кого-нибудь из горничных. Родители постоянно нанимали новую прислугу, причем увольнение старой зависело в основном от непредсказуемых перемен в настроении отца Мартина, Эша Рейфила, внушительного мужчины и крайне требовательного управителя, унаслёдовавшего семейное дело по производству женских шляпок.

Побочным результатом отцовского бизнеса было обилие головных уборов у мамы Мартина, Люсинды. Складывалось впечатление, что шляпок у нее больше, чем у любой женщины в мире. Для них была отведена специальная комната, названная шляпочной. Там хранились высокие пушистые шляпки, похожие на взбитые сливки, и маленькие, из черного бархата, которые замечательно смотрелись бы на похоронах государственного деятеля. У Люсинды была баклажанно-фиолетовая шляпка, украшенная крошечными жемчужинами, и желтая широкополая шляпа, отбрасывающая такую же тень, как и лютики, растущие на фамильных клумбах, и привлекающая столько же насекомых. Люсинда Рейфил была безмерно несчастной женщиной: она старалась заполнить все свое время заботой о шляпах и своей внешности, лишь бы забыть о своем несчастье.