Эмили Грейсон - Беседка любви

И все-таки ей придется остановиться. Конечно, трудно было представить, что их путешествие когда-нибудь подойдет к концу, но еще труднее — что это может продолжаться бесконечно. Дело было не только в прогулках, хотя вялая, растекающаяся вечерами по всем мышцам усталость и оказалась для Клэр неприятной неожиданностью. В то же время, нельзя сказать, что всему виной была тоска по дому или неприятное смущение, которое она испытывала всякий раз, когда не могла узнать стиль определенного художника или вспомнить, в каком веке он жил. Клэр постепенно одолевала какая-то непривычная усталость. Стремительность их путешествия: то, как быстро города и шедевры сменяли друг друга, — утомляла, и Клэр уже готова была сказать: «Хватит».

А Мартин — нет, и она знала об этом. Париж был его городом, Лурмарен — тоже, а вот Италия целиком принадлежала ей. Мартин мог оставить Клэр наедине с триптихом или скульптурой и пойти выпить капучино, купить номер «Интернэшнл геральд трибюн», потом вернуться и застать ее все в той же позе. Он развлекался, обедая в маленьких кафе; накручивал на вилку шарики из спагетти con burro и с удовольствием съедал их, не замечая, как масло течет по подбородку; учился различать сорта оливкового масла из разных областей Италии — зеленые, золотые и с осадком на донышке; настаивал, чтобы они каждый раз покупали новые сорта мороженого, возвращаясь после долгих прогулок в тихий элегантный отель «Паоло и Франческа» рядом с Дуомо. Иногда Мартин мог словно невзначай спросить Клэр, не устала ли она от Италии — нет, он не настаивал, просто спрашивал, — и иногда Клэр была готова признать, что так и есть. Но сразу же после этого она спешила узнать, не будет ли он против, если они останутся еще хотя бы на один день, в крайнем случае — на два. Улыбка Мартина в такие моменты ни в коем случае не была снисходительной, как однажды по ошибке предположила Клэр.

— Я не снисхожу до тебя и не потакаю твоим желаниям, — поправил ее Мартин. Они шли мимо распятий эпохи Возрождения, стараясь вспомнить, когда нужно свернуть к галерее, где выставлен «Давид» Микеланджело. — Я не снисхожу до тебя. Я даже представить не могу, что бы мне хотелось проводить время с кем-нибудь, до кого нужно снисходить.

— Порой такое количество шедевров причиняет мне боль, — сказала Клэр. — Глаза болят. Голова болит. Даже зубы болят.

— Но потом… — подтолкнул ее Мартин.

— Точно. Правильно. Но потом я вижу что-то, чего никогда не видела прежде, боль исчезает, и я забываю обо всем на свете.

— Даже обо мне.

— Даже о тебе, — согласилась она. — Все в порядке?

— Если ты ради кого-то и бросишь меня, — улыбнулся Мартин, — то, вполне возможно, это будет Микеланджело.

А затем, свернув за угол, они увидели статую Давида, и через минуту Мартин молча ушел, зная, что в данной ситуации это самое правильное. Клэр было необходимо побыть наедине с гением. Она никогда напрямую об этом не говорила, но Мартин чувствовал ее настроение.

Клэр несколько раз ходила смотреть на Давида. Она привязалась к этому флорентийскому шедевру почти как к живому человеку. И дело было не только в том, что ей хотелось чему-то научиться у Микеланджело. Ей не нужно было пристально разглядывать скульптуру. Действительно, чем больше она смотрела, тем больше понимала, но это было справедливо по отношению к любому произведению искусства. А в этой просторной, полной света и воздуха галерее, под высоким, изящно изогнутым куполом, стоя в нескольких метрах от охранников — те уже стали узнавать ее в лицо и приветливо кивать каждый раз, когда она приходила, — Клэр надеялась получить нечто большее, чем просто знания.

Когда она смотрела на Давида, то думала о себе. Сначала она пыталась прогнать подобные ассоциации: как нескромно сравнивать себя с Давидом — символом физического совершенства. И все же в этом был какой-то смысл. Клэр видела в нем не только наготу. Даже во взгляде Давида и на первый взгляд случайном изгибе ноги девушка чувствовала признание обнаженного тела, смутное осознание естественного дара быть молодым. Иногда, беззаботно спускаясь с непривычно высокой кровати под пологом на четырех столбиках, Клэр ловила отражение своего обнаженного тела в большом зеркале, и та, пусть и несовершенная красота юного тела, которую она видела, волновала ее точно так же, как Давид.

Но конечно, чаще всего, глядя на Давида, она думала о Мартине. Когда он вернулся в галерею, то увидел Клэр стоявшей перед статуей в той же позе, в какой он оставил ее час назад. За это время Мартин уже успел где-то перекусить, в уголке рта до сих пор слегка блестело масло. Повернувшись к нему, Клэр просунула руку в рукав его светлой летней рубашки, легко коснулась волосков, а потом стала нащупывать мышцы под кожей.