Доун Линдсей: Американская кузина

Завершали этот образ пустого и глупого фата тщательно уложенные и напомаженные, но производившие такое впечатление, будто он попал в ураган, волосы, не говоря уже о множестве булавок и стекляшек, которые должны были украшать его персону. В Америке он никуда не посмел бы показаться в таком нелепом виде.

Ливия помимо своей воли внесла посильный вклад в нелестный портрет, желая поразить воображение своей немодной американской кузины. Страдая от непомерного тщеславия, она даже и подумать не могла, рассказывая провинциальной кузине в безвкусных траурных платьях, какие выводы та делает, и с восторгом делилась своими мечтами о лакеях в ливреях, о домах и экипажах, а также рассказывала, с каким тщанием готовятся к путешествию подобные изысканные особы.

Оказывается, мало прыгнуть в карету с гербом на двери, еще надо позаботиться о транспорте для сундуков и слуг, и чуть не половину дома надо взять с собой, чтобы вытерпеть несколько недель вне любимого гнездышка.

Соррел временами с трудом сохраняла невозмутимое выражение на лице, особенно когда слушала о величественных и громадных особняках, где обед обязательно остывал, пока его несли из кухни, или о еще кое-где сохранившихся лакеях, единственным занятием которых было стоять позади своего знатного господина, если он предпочитал сидеть, и сопровождать его, если он переходил в другую комнату, или о собственных капелланах, мажордомах, экономках и прочей многочисленной челяди, с ревностью относившейся к своим привилегиям в господском доме.

Такая жизнь казалась Соррел нелепой и неудобной, а тот, кто ее сознательно выбирал, — смешным хвастуном.

Но точно с таким же отвращением Ливия относилась к американской жизни, считая ее чуть менее примитивной, чем жизнь дикарей. Всерьез испытывая чувство юмора Соррел, она говорила, ничуть в этом не сомневаясь, что американцам постоянно грозит смерть от стрел краснокожих и что они все еще живут в хижинах с земляным полом, в которых окна затянуты промасленной бумагой.

Естественно, ее ничто не могло переубедить. Сияя прекрасными голубыми глазами, она уже видела себя хозяйкой великолепного особняка. Царственная, вся в бриллиантах, стоит она наверху, и по шикарной лестнице к ней поднимаются гости. Вот тогда она утрет нос всем, кто в прошлом имел неосторожность ее задеть. Соррел подозревала, что Ливию больше интересует будущая власть, которую она получит, стоит ей стать маркизой, чем человек, который ей эту власть предоставит. Но, убежденная, что Ливия идет прямой дорогой в несчастливое замужество, Соррел не говорила об этом.

Она даже почти сочувствовала неведомому маркизу, однако краткое пребывание в Англии научило ее, что, возможно, у него нет ничего, кроме титула и заложенных поместий, и он, в свою очередь, ловит богатую невесту, желая поправить свои дела. В этом случае, думала Соррел, они друг друга стоят. Хорошо бы только, они не слишком быстро разочаровались в своем браке, но в том, что это рано или поздно произойдет, она не сомневалась. Устав от бесконечной суматохи, Соррел попросила оседлать одну из лошадей и отправилась на поиски приключений. Прогулки с кузиной не привлекали ее из-за ограниченного пространства и вечно трусящего позади грума. Приехав в Англию, она, к своему величайшему огорчению, убедилась, что пользовалась в Америке значительно большей свободой, нежели это принято здесь в ее кругу.

Она все больше привязывалась к тете, которую не видела прежде, но тем не менее неизбежно возникали ситуации, когда независимая Соррел тяготилась уздой — хотя, если говорить по правде, от нее не очень-то многого требовали, и все же она быстро поняла великую разницу во взглядах на поведение молодой незамужней женщины в модной Англии и там, откуда она приехала. Оказывается, в Лондоне незамужняя леди благородного происхождения не может даже и подумать пройтись одна без служанки за покупкой или в парк или погулять по соседним улицам, что для Соррел, в первый раз приехавшей в Лондон, было почти нестерпимо, она, правда, скрепя сердце более или менее подчинялась из уважения к тете и желания сохранить мир, но при этом задавала себе вопрос, сколько еще сможет терпеть подобное существование. Неудивительно, что в Лондоне ей стало скучно, и она обрадовалась, когда на лето переехала в деревню.

Но если Соррел и предполагала, что здесь ей дадут послабление, то быстро убедилась в своей ошибке. Всякие прогулки по окрестностям были строго запрещены. Тетя Лейла, казалось, жила в постоянном страхе, как бы на них не напали и их не ограбили, и не сомневалась, что округа кишит разбойниками.