Владимирова Екатерина - И телом, и душой

Сердце его заколотилось в груди с удвоенной силой. Он отложил ноутбук в сторону, улыбаясь ей, и, легко коснувшись ее щеки подушечками пальцев, наклонился и поцеловал ее в губы.

— Разве так целуют любимую жену? — с притворной обидой и легкой дерзостью проговорила девушка.

А он застыл, не веря. Сердце билось в груди, как пойманная птичка. Да она заигрывает с ним!..

— А как? — прохрипел он внезапно севшим голосом, шепотом, не отрывая взгляда от ее глаз.

— Вот так, — с придыханием прошептала она в ответ ему в губы. И ответила на поцелуй, немного дерзко, страстно, но нежно, почти задохнувшись от счастья, ласки и любви, толкнувшихся в сердце из ее души.

В тот день о приготовленном ею пироге они так и не вспомнили…

Они, не сговариваясь, стали делать друг другу маленькие подарки, мелочь, может быть, глупость, но глупость такая приятная. Особенно, когда видишь восторг и изумление в любимых глазах. Раньше он редко дарил ей цветы, а сейчас, будто устанавливая традицию, делал это каждые три дня. Это необязательно были шикарные букеты, но порой даже маленький букетик из садовых ромашек вызывал в ней умиление. Так однажды она подарила ему записную книгу, шутливо сетуя на то, что он совсем позабыл о работе после ее возвращения, а он подарил ей большую «кубическую» рамку для фотографий из стекла, дразнясь и говоря, что скоро у них появится возможность заполнить ее новыми фотографиями.

Он наслаждался теми отношениями, которые были между ними. Он действительно был счастлив! Он радовался обычным случайностям, мелочам, пустякам, ерунде и глупости, на которую кто-то мог бы не обратить бы внимания. Он научился радоваться вместе с ней!.. Она научила его быть счастливым.

И несмотря ни на что, что-то по-прежнему было не так. Что-то не давало ему покоя. Что?… Казалось, все хорошо, они стали семьей. Настоящей . Той, о которой можно было бы мечтать. Но Максим ощущал в воздухе веяние чего-то… переменного, словно бы неправильного, нелогичного, что-то, чему он не мог дать объяснения. И это его терзало. Рвало душу в клочья, билось в нем подступающей к сердцу болью, и давило, давило, давило… Прижимало, прессовало и вынуждало мучиться от неизвестной, но такой ощутимой… несовершённости. Будто чего-то еще не было им сделано, не было доведено до конца, будто что-то было выполнено, исполнено лишь наполовину. Что это? Он не знал. И неизвестность не столько раздражала, сколько пугала. Неизвестность была страшнее подступающей трагедии, которую ощущаешь каждой клеточкой кожи, потому что кажется, будто она впиталась в тебя, и ты уже пахнешь ею, ее отравляющей неизбежностью и ядовитой неотвратимостью. И это что-то медленно, вяло, иронично смеясь и наращивая темп, приближается, давит, будоражит кровь, вводит в состояние ступора. И все внутри тебя немеет.

Этому нет объяснения. Ты понимаешь, что это, лишь тогда, когда оно врывается в твою жизнь без предупреждения в открытые настежь двери, которые ты не успел закрыть. И только тогда громкая истина открывается тебе. И, кажется, тонкая грань лежит между тем, что у тебя есть, и чего у тебя не было.

Какая мучительная неприятность, откровенная жестокость и грубое кощунство!..

Почему мир состоит из противоречий, противостояний, сопротивлений и упущенных возможностей!? Какая подлость, какая несправедливость! Кажется, все хорошо, ты счастлив, но в один прекрасный момент ты понимаешь, что это счастье зыбко, мнимо, пространственно. И новой всему то, что ты так настойчиво ищешь, но не можешь найти этому даже определения.

Рождение ребенка было запланировано на начало июля. Максим с Леной прошли обследование, и хотя врач заверил их, что все в порядке, что плод развивается отлично, и никаких нарушений нет, за Леной был установлен особое наблюдение, так как первая беременность у нее прервалась выкидышем.

Лена не узнавала, кто у нее будет, еще, когда жила в деревне, наблюдаясь в городе у местного гинеколога, решила, что не станет узнавать пол ребенка. Это будет подарок. Максим не настаивал, он был просто рад видеть ее улыбку и знать, что она означает — Лена счастлива. А о большем он и мечтать не мог.

Наверное, он боялся. Он бы никогда не признался в этом, ни себе, ни Лене, но он боялся родов. И с каждым новым днем, приближающим его к заветному моменту, он переживал все сильнее. И беспокоился. Что-то с каждым днем подступало, надавливало, рвало душу в клочья, и он не мог дышать.

Может быть, он зря перестроил гостевую комнату под детскую? Плохая это примета!..