Алексей Чурбанов - Грешники

О том, что представляют собой литургия, исповедь, причастие Валентин не знал почти ничего. Да и о том, как вообще устроен православный храм, совсем мало: по центру иконостас, по бокам приделы. Перед иконостасом на чём-то вроде кафедры лежит главная икона, её целуют особо верующие, а служительница — обычно скромно одетая женщина с кротким или, наоборот, строгим лицом — периодически протирает тряпочкой. Пожалуй, и всё. Манипуляции священников с кадилом, подсвечниками и толстыми книгами в золотых переплётах воспринимал чисто с эстетической стороны, не вдаваясь в смысл. Хор! Церковный хор, конечно, это что-то! Во Владимирской церкви, например, которая на Кузнечном…

Поколебавшись, Шажков решил перенести совместное посещение храма и сначала собраться с мыслями, подготовиться и просветиться. Начал, как водится, с интернета, и поразился тому, как много сайтов посвящено религии и какие копья ломаются в сети по поводу веры и безверья. Сразу отбросил наступательно просветительские сайты и религиозные форумы. Про себя Валентин уже решил, что он человек верующий, и вопросы научного обоснования религиозных постулатов его уже не интересовали. Ему надо было найти что-нибудь очень простое о церковном устройстве, церковной жизни и службе, так сказать, «Церковь для чайников». И он нашёл — Закон Божий для дореволюционных российских школьников, откуда и почерпнул свои первые систематические церковные знания, сидя в кресле перед монитором в холодный мартовский понедельник, в неполные 38 лет. По телевизору показывали интересный фильм об истории освоения космоса, что придавало процессу изучения Закона Божия некое символическое значение. Книга Шажкову понравилась: изложено доступно и по существу.

— Все становится яснее, восстанавливается связь времён, — с удовольствием думал Шажков, закрывая Закон Божий и прикидывая, что бы ещё почитать по теме.

У него возник необычный душевный подъём, сопровождаемый ощущением спокойствия и уверенности во всём, что бы он ни делал. Это заметили женщины на кафедре, с удивлением вглядываясь в коллегу и пытаясь понять причины.

— Валентин Иванович-то как уверенно шефу нашу конференцию представил!

— Климову?

— Нет.

— Декану?

— Да нет, большому шефу. Ректору.

— А что, ректор заходил?

— Вчера. На Колоненко наехал, что на кафедре бардак. Мониторы, мол, стоят на списание. Давно бы списали, так он сам приказал сделать это централизованно в июне.

— И что Валентин Иванович?

— Перевёл разговор на конференцию, показал рекламу в интернете, переписку с иностранцами, презентацию компьютерную.

— Шеф обалдел, наверное?

— Не то слово. Настя говорит, улыбался! Представляешь? Хозяин увидел, что у него в хозяйстве хоть где-то порядок. Хвалил очень.

— Ну, Настя Колоненко-то может быть и необъективной, сама знаешь.

— Да… Валя, конечно, бестолковый. Такую девушку игнорирует.

— Окладникову зато совсем не игнорирует.

— А что Окладникова? Ну Окладникова. Умненькая, конечно, но молчунья. Валентину не подойдёт. Хотя кто её знает… От таких тихонь всего можно ожидать…

К собственному удивлению, Шажков обнаружил, что Символ Веры, в котором предлагается верить в Святую Троицу, воскресение и Царствие Небесное, не вызвал у него ни малейшего сомнения, которого можно было бы ожидать от современного образованного человека. Наоборот, ему казалось, что именно этого он и желал, именно это хотел читать и именно в это верить.

Ещё в XIX веке умный малый Торстейн Веблен отметил, что сомнение в Боге как источнике и первопричине мироздания прежде всего возникает у людей, имеющих дело со сложными механизмами. Даже теперь, в XXI веке, неизгладимое впечатление оставляет придуманный и сконструированный человеком механизм: например, бабушкиной швейной машинки «Зингер» или механических часов. Это рукотворное совершенство является вселенной в миниатюре, где всё действует по понятным или как минимум познаваемым законам, где каждое колёсико по воле человека восхитительно связано с другими частями механизма, где налицо торжество причинно-следственных связей, в конечном счёте приводящих к ожидаемому результату.

Но с философами не так просто — лучшие из них ведь были идеалистами. Сейчас, впрочем, есть всё и на любой вкус. Наиболее колоритными из преподавателей философского факультета, как отмечал Шажков, были последователи исторического материализма. Их холодная логика и упорные попытки сконструировать из подручных материалов сетку всеобщих закономерностей (чтобы «грубо, зримо») с привлечением «новейших достижений» математики, биологии, астрономии, физики и других наук и не совсем наук вызывала если не уважение, то сочувствие. Никакого морализаторства, никаких вечных вопросов типа «откуда» и «зачем». На кафедре такую позицию занимали старый профессор Кротов и частично сам заведующий, профессор Климов. В дискуссиях они оперировали цитатами из трудов классиков, их выступления всегда были аргументированы и наступательны, как у сектантов, зазывающих в свою церковь на улицах. Старики свято верили в то, что Бога нет, и с неподдельной досадой воспринимали любые сомнения в этом. Шажков считал эту плеяду преподавателей последними «рыцарями» исторического материализма, уважал и немного побаивался.