Катрин Гаскин: Дочь Дома

— О… вы были здесь во время войны?

— Нет. Перед войной я проходил аспирантуру в Кембридже… Семья моего прадедушки жила неподалеку от Кингс-Линна.

— Стало быть, вы англичанин, — сказала она и засмеялась.

Джонни подумал, что она выглядит милой, когда смеется, хотя в те первые минуты, когда Мора взбиралась на табурет и заказывала джин, он решил, что эта девушка даже не хорошенькая.

Перед тем, как отойти от них, Джереми сказал:

— Вы должны рассказать ей о вашей третьей кузине, из Кингс-Линна, Уверен, Море понравится эта история.

— О… моя кузина, — повторил он. Он посмотрел на свой бокал, покрутил его, подвигал взад-вперед по стойке, глядя на оставляемый им мокрый след. — Да, моя кузина, милая маленькая женщина, еще живет в Кингс-Линне, как говорит Джереми. Учась в Кембридже, я приезжал сюда, чтобы разузнать, что сталось с членами семейства Седли. Ведь с ними не было связи после отъезда моего прадедушки в Америку. Я отыскал их. Довольно симпатичная ферма, с характерным викторианским домом, небольшим и наполовину деревянным. Он был продан лет за двадцать до того. Соседи послали меня к мисс Дженет Седли, заведовавшей библиотекой в Кингс-Линне. Сначала она не знала, что со мной делать. Ведь я был американцем, а она почти не общалась с янки. Кроме того, я жил в Кембридже, а это было тоже подозрительно. Но мы вполне поладили. В следующее воскресенье я пригласил ее на целый день в Кембридж. Думаю, ей это понравилось. По крайней мере, я не водил маленькую красную спортивную машину, как она ожидала. Она торжественно рассказала мне, что ее отец умер, не оставив наследников, а она не смогла управиться с фермой. В ней я почувствовал благородство и некий викторианский дух. Она еще жива и очень стара… Я ездил навестить ее на прошлой неделе…

Было довольно смешно и… трогательно. Она рассказала мне гораздо больше, чем я знаю сам, о Канзасе, Литл-Роке и Алабаме. Как я сказал… это милая маленькая женщина.

Тут он поднял голову и взглянул на Мору.

— Вижу, что вы думаете, какой я наивный и немного забавный, как все американцы.

— Зачем вам понадобилось все испортить? — вздохнула она. — Я тоже думаю, что мисс Дженет Седли — милая маленькая женщина. И не нахожу ничего забавного в том, что кто-то ищет в этой земле свои корни. Вам следовало бы знать англичан получше.

— Да… Да, я должен был бы понимать англичан гораздо лучше, чем это у меня получается. Но как бы там ни было, я делаю первые неуверенные шаги… Вот как сейчас.

— Вы не совершили ничего ужасного, — сказала Мора.

Наблюдая за ней, американец понял, что последнее замечание ему следовало высказать мягче, и решил изменить тему разговора.

— Это ваша яхта на пристани Эйбла? — спросил он. — Вы назвали ее «Радуга»?

— Да, это моя «Радуга», — сказала она. Ей было приятно, что он упомянул название яхты. — Она принадлежит кузену моего отца, который живет в Ирландии. Перед войной я путешествовала с ним каждое лето.

— А теперь?

— Он подарил «Радугу» мне, — сказала она просто. — Во время войны ему не с кем было плавать — оба его сына воевали. А потом ему, как видно, уже не так этого хотелось. Последний раз он управлял ею, когда мы плыли сюда. Мы делали это вместе.

— Он еще жив?

— О, да. Он не такой уж старый… по-настоящему-то. Я часто думаю, не жалко ли ему было расставаться с яхтой?

— Не думаю, — сказал он, желая немного польстить ей. — Любой рыбак в поселке скажет, что она в хороших руках. — Он сделал паузу и добавил: — Если вам когда-либо понадобится команда, можете рассчитывать на меня. Я всегда под рукой.

— Спасибо. Я это запомню.

Он быстро добавил:

— Только не подумайте, что я вмешиваюсь в чужие дела.

— Вы не вмешиваетесь. Я всегда хотела иметь команду. Но не у всякого найдется время путешествовать со мной.

— Ну, если вы…

В этот момент в отдельном кабинете бара запела девушка. Мора, как и Джонни, повернулась к открытой двери, чтобы взглянуть на нее. Она казалась очень юной. Сидела за пианино, тихо аккомпанируя себе. Пела она тоже тихо. Но голос ее был сильным и низким и доходил до них, несмотря на шум в многолюдном зале. Песня — «Дым попадает вам в глаза» — была нежной и приглушенной, как колыбельная. Мора чувствовала, что певице было безразлично, что многие в зале прекратили разговоры. Она пела потому, что ей это было приятно, и ни в грош не ставила никого из присутствовавших.

Когда она закончила эту песню и пробежала пальцами по клавиатуре перед тем как начать другую, Мора подумала, что девушка очень мила. На ней были белое хлопчатобумажное платье и сандалии на босу ногу. Мора решила, что кожа ее рук, должно быть, удивительно гладкая наощупь.