Ирина Лазарева - Звезды над озером

— А что означает имя Нушик? — спрашивает Женя и с любопытством оглядывается на сестру с переднего сиденья.

Если честно, я ощущаю укол ревности, но отвечаю фальшиво-оживленным тоном:

— Нуш по-армянски — миндаль.

— Красиво, — протягивает Евгений и замолкает. Смотрит перед собой, на незнакомый город, в котором я намереваюсь провести множество счастливых часов.

Наша скрипучая раздолбайка пилит в гору, взбирается вверх по дороге, ведущей в Канакер. Так называется один из районов Еревана, где еще сохранились собственные дома с плодовыми садиками. Когда-то такие небольшие участки были в самом центре, но постепенно строительство высоток захватило абрикосовые, персиковые, тутовые владения, вытеснило цветение, сладкий запах вызревающих на солнце фруктов, нашлепало многоквартирные дома, под стенами которых кое-где еще жмутся приземистые домики с бетонными крохотными дворами, с деревьями, закатанными в асфальт; что спасает их от гибели — непонятно, должно быть, лишь неистребимая тяга к жизни.

Семье тети Лии повезло: их район пока не тронули, сохранился и старый дом, в котором еще жили мои предки, и сад с разросшимися деревьями. Дом, конечно, обновлялся, надстраивался, особенно с тех пор, как тетя Лия вышла замуж. У Сурена Акоповича золотые руки. Живет семья скромно: Сурен Акопович — таксист, на этом ледащем жигуленке и работает. Говорит, скоро дадут другую машину, фирма закупает новые «Лады». Нушик работает кассиршей в большом супермаркете, хотя имеет высшее образование. Считается, что она хорошо устроилась: молодость и приятная внешность сыграли свою роль, а то бы и в супермаркет не попала. Аршак отслужил в армии, поступил в политехнический институт, по окончании устроился менеджером в магазин сантехники, работой не доволен, но терпит, так как ничего лучшего не предвидится.

Жарко. Евгений достает платок и вытирает лицо. Нам сказали, что во второй половине августа жара идет на спад, хорошо еще, что мы не приехали в июле.

Тем не менее, выйдя из машины у дома, я с блаженством втягиваю носом воздух. Это что-то неописуемое! Кругом сады, громадные тутовые деревья, абрикосовые, тоже на диво высокие и уже заскорузлые, бог знает, сколько им лет, но, как уверяет дядя Сурен, они до сих пор обильно плодоносят.

— Приехали бы пораньше, — продолжает он разговор. — Сейчас фрукты отошли, яблоки и груши только зреют, зато отведаете овощей. Не оскудела еще земля армянская, и воздух неплохой. Говорят, тутовое дерево легко гибнет в загрязненном воздухе и почве, а наши вон какие красавцы.

Мы идем сквозь сад к дому. Он одноэтажный, с мансардой, облицован красным туфом, от этого выглядит ярко и весело, перед входом — бетонная площадка с навесом. Здесь стоит большой обеденный стол, уже уставленный холодными закусками и салатами. Пучки свежей зелени лежат на тарелках рядом с нарезанным крупными кусками овечьим сыром. Из распахнутой входной двери тянет ароматом какого-то невообразимо вкусного варева.

От этого зрелища и запаха у меня текут слюнки, думаю, то же самое испытывает Женя. Молчун мой пока вопросов не задает, осматривается с видом человека, попавшего в незнакомое место.

Из дверей выбегает тетя Лия, обнимает меня, целует, знакомится с Женей, что-то квохчет, куда-то меня тащит, машет на нас руками, когда я спрашиваю о бабушке:

— Позже, позже, она недавно заснула, ждала-ждала и уморилась, пусть поспит, успеешь с ней наговориться. Аршак-джан, отнеси чемоданы наверх и гостей проводи.

Нам предоставляют возможность обосноваться в двух комнатках под крышей, переодеться, умыться, потом мы снова спускаемся вниз.

— Бабуля проснулась, — сообщает тетя Лия. — Хочет вас видеть. Только вы с ней поосторожнее, приболела она у нас, стара мать стала, в чем только душа держится.

Бабушка сидит в кресле-каталке; не то чтобы она не могла ходить, но иногда ей так удобнее, особенно в минуты слабости или нездоровья.

Она протягивает ко мне руки, но смотрит на Женю, пока мы с ней обнимаемся.

— Это он? Да, вижу, что он. Похож на Кирилла. Какое счастье, что природа хранит черты давно умершего человека, не дает ему исчезнуть бесследно. Знаешь, детка, я всегда чувствовала, что во мне живут мои родители. Это трудно объяснить, и это ощущаешь только после их смерти.

Я тихонько подталкиваю Женю к бабушке, он садится на стул рядом с ней.

— Спасибо, что приехал, сынок. Ты для меня как доказательство жизни. Я так рада тебя видеть! В старости прошлое становится ярким и навязчивым, всплывают даже незначительные детали. А что было вчера — не помню. — Она смеется и кладет сухую ладошку на Женино запястье.