Салли Боумен: Все возможно

На Стефани был бледно-оранжевый шелковый пеньюар. Льюис купил его в Лондоне специально для Элен. С тех пор прошло пять лет, но ему казалось, что это было ужасно давно. Пеньюар был очень широкий, потому что, когда он купил его, Элен ждала ребенка. Недавно, роясь в шкафу, Льюис нашел его на самом дне, скомканный и забытый.

Он тихо застонал. Потом повернулся к Стефани и нашарил губами ее грудь. Ему нравилась ее грудь, она была такая тяжелая, большая, щедрая. Он почувствовал, что сосок под его губами отвердел, и сдавил его еще крепче. Он ощущал запах ее кожи и еле уловимый запах лаванды — любимый запах его детства. Он знал только двух женщин, которые перекладывали одежду муслиновыми мешочками с лавандой, так что их кожа и каждая складочка тонкого кружевного белья источала потом ее, аромат, — это были его мать и Элен. Женщина рядом с ним зашевелилась. Он положил руку ей на живот, потом скользнул ниже, туда, где ее плоть была такой восхитительной, теплой и влажной. Его пальцы погружались все глубже и глубже, ему казалось, что еще немного — и он раскроет ее как створки раковины.

Он хотел войти в нее, утонуть в уютной темноте ее лона. Он двигался медленно, на ощупь, проникая в самую сердцевину, в самую сокровенную суть ее тела, снова и снова открывая для себя его таинственные лабиринты. Он вдыхал сладкий запах лаванды, обволакивающий его со всех сторон, слышал сонное биение крови в ушах и засыпал, засыпал в объятиях своей жены, своей Элен. Он спал долго: может быть, вечность, а может быть, минуту. Потом вдруг вскрикнул и открыл глаза.

Ему приснился бродяга. Он стоял у ворот, прижимаясь лицом к прутьям, и кричал, страшно, пронзительно: «Впустите меня! Впустите!»

Льюис судорожно прижался к Стефани, он весь дрожал, лоб его был покрыт испариной. Стефани принесла воды и смочила ему лоб. Потом заставила его подняться и несколько раз пройтись по комнате. Он успокоился только после того, как она отвела его на кухню и накормила.

— Ничего, ничего, просто кайф не так вышел, — говорила она.

Через некоторое время, убедившись, что он пришел в себя, она включила телевизор. Они просидели перед ним несколько часов подряд. Почти по всем программам в это время показывали телесериалы. Стефани смотрела их с искренним интересом, Льюис — потому, что надеялся таким образом успокоить нервы. Неожиданно Стефани схватила его за руку и испуганно воскликнула:

— Ой, Льюис, а в чем же я пойду на бал?

Она пришла в длинном белом платье со шлейфом, расшитом блестками и стеклярусом. Волосы она снова покрасила в платиновый цвет. Заметив издалека ее ослепительную шевелюру, Льюис понял, что она решила остаться Стефани Сандрелли, и почувствовал одновременно радость и разочарование.

Он с опаской следил за ней из другого конца комнаты. В обеих руках Стефани несла по бокалу шампанского — розового и белого — и по очереди отпивала то из одного, то из другого. Ее появление не прошло незамеченным. Киноагенты Элен, Гомер и Мильтон, остановились рядом с Льюисом и принялись разглядывать ее, комментируя свои наблюдения:

— Ты видел, Мильтон? Как тебе это нравится?

— Я не верю своим глазам, Гомер. У меня такое чувство, словно мы перенеслись на десять лет назад. Или, может, я чего-то не понимаю, Гомер? Может, я отстал от жизни?

— Успокойся, Мильтон, с тобой все в порядке. Просто есть вещи, которые не меняются даже в Голливуде. «Вечные ценности», если ты понимаешь, что я имею в виду.

— М-да… Я видел однажды похожее платье на Мэрилин. — Мильтон печально покачал головой. — Пожалуй, оно было еще тесней, чем это. Бедняжка Мэрилин жаловалась, что в нем даже пописать нельзя как следует. Его зашивали прямо на ней, представляешь? Помню, Фрэнк тогда сказал…

— Что ты мне говоришь, Мильтон? Мэрилин была ослепительна. Ослепительна.

— Да, да, Гомер, ты прав.

— И к тому же на редкость милая женщина. Если бы не привычка звонить в три часа утра и требовать, чтобы с ней поболтали…

— Ты хочешь сказать, что она звонила тебе в три часа утра? Странно… А мне она почему-то ни разу не звонила…

Мильтон, похоже, расстроился.

— Ну, может, не в три, а в четыре или в пять. Ты же знаешь, для Мэрилин время никогда не имело значения. — Гомер вздохнул. — Ты помнишь ее улыбку, Мильтон? За такую улыбку не жалко было отдать целое состояние. Она прошибала тебя насквозь, ее силу можно было измерять по шкале Рихтера. У Элен тоже такая улыбка, ты заметил?

В это время Стефани, озираясь в толпе, неожиданно увидела Льюиса и широко улыбнулась. Агенты понимающе переглянулись.