Лиана Делиани: Оранжевая история

На самом деле я не феминистка. Хотя может показаться обратное, потому что я считаю мужчин самым нелепым и никчемным созданием природы. То есть, я, конечно, допускаю, что могут быть исключения из общего правила, но мне такие не попадались.

Все сколько-нибудь значимые мужчины в моей жизни были уродами, начиная с отца, годами валяющегося на диване, и заканчивая Артуром, от которого я залетела в девятнадцать, заявившим, что он еще не готов пожертвовать своей свободой. Я училась на третьем курсе, денег и помощи ждать не приходилось, так что пришлось взять в долг у подруги и идти в больницу. С тех пор я сделала еще несколько попыток «создать отношения», и в результате пришла к выводу, что объекты моих усилий не стоили таких затрат времени и сил.

Все гениальное просто — не знаю, кто это сказал, но сказано верно. Раз уж природа предусмотрела у мужчин и у женщин органы для взаимных контактов, но не дала никаких других ключей к взаимодействию и сосуществованию, нечего их искать. Когда мне нужен мужик для перепихона — я нахожу его. Но больше никаких «отношений». К двадцати восьми я сошла с дистанции в бессмысленной гонке за любовью и замужеством, уступив дорогу более юным и наивным.

Если вы думаете, что после этого я с остервенением принялась грызть гранит карьерной лестницы, то ошибаетесь. Я работаю менеджером по логистике в транспортной компании, а по вечерам веду счета одного продуктового магазинчика по соседству. В выходные довольно часто подрабатываю за прилавком того же магазинчика. Я никогда не езжу на отдых и хватаюсь за любую подработку, но вовсе не для того, чтобы дождаться повышения.

Просто у меня есть цель. Или мечта. Называйте, как хотите. Я собираю деньги, чтобы купить землю на побережье. Маленький домик и землю, на которой я буду выращивать овощи, фрукты и цветы. Иногда я представляю его себе, он старый, уютный, в колониальном стиле, с большими окнами, в которые стучат ветви. Почему-то мне всегда снится перед домом огромная старинная лестница с пролетами, откуда открывается необъятный, потрясающий вид на океан, а вдоль перил цветут розы. Мне очень нравится лестница, хотя умом я понимаю, какая это каторга — преодолевать тысячу ступенек вверх-вниз по несколько раз в день. Вот такое оно — место моей мечты.

Впрочем, пока о мечте приходится забыть, как только звонит будильник. Он звонит, но я не открываю глаз, пытаясь урвать еще хоть минуточку сна. Однако будильник не затыкается, и постепенно до моего сонного сознания доходит, что это не будильник, а телефонный звонок. Я нащупываю мобильник где-то под кроватью, и перед тем как приложить к уху, взглядываю на экран. Четыре часа утра. Мама моя! В смысле, звонит мама. Я доношу трубку до уха и слышу захлебывающийся мамин голос:

— Отец в больнице. Приезжай скорее, Салли, скорее…

Шесть часов утра. Мы с мамой сидим на больничной скамье у двери, над которой тревожным красноватым светом мигает надпись «реанимация». Мама тихо плачет, ссутулившись, и я, обнимая ее, несу всякую ерунду, в попытке отвлечь ее внимание от того, что происходит за дверью, от гулкой больничной тишины, наполненной резкими, тяжелыми запахами. Мама постепенно затихает, и когда по коридору проходит очередной белый халат, уже не вскакивает и не кричит «Спасите его, сделайте что-нибудь, доктор, доктор, я вас умоляю!», как делала предыдущие полтора часа. Незаметно стараясь переменить положение затекшей в объятии левой руки, я украдкой гляжу на покрасневшее, мокрое мамино лицо. Почему так? Мой отец — кобель, каких поискать, не брезговавший даже поднять на нее руку и живший в последние годы за ее счет, не сдвигая с дивана задницы и пивного пуза. И теперь, когда на своем диване он заработал инсульт, она заливается слезами, как Изольда по Тристану.

Семь часов утра. Голова пуста, как больничный коридор. Обрывки мыслей затаились где-то по углам, и мне никак не удается поймать ни одного.

Восемь утра. Рывком поднимаю голову. Кажется, на несколько минут я провалилась в небытие. Чтобы прийти в норму, тру ладонями лицо. Смотрю на маму. Она остекленевшим взглядом прилипла к мигающей надписи «реанимация».

— Пойду, принесу кофе, — говорю я и направляюсь в конец коридора, к автомату.

Пьем кофе из бумажных стаканчиков. Мама с таким же успехом могла бы выпить все, что угодно. Во всяком случае, так мне кажется в эту минуту.

Снова тянутся минуты ожидания. Внезапно дверь под мигающей надписью распахивается и пропускает медсестру с маленькой тележкой. Мы с матерью бросаемся к ней, но следом выходит уставший доктор.